Вчера, когда она просила ее не трогать, смущаясь и в то же время поддаваясь, я думал, что дело в отсутствии опыта и волнении. Конечно, когда страсть охватывает тебя в первый раз, можно потерять голову, можно запутаться в собственных ощущениях, испугаться их и даже запаниковать. Да я сам волновался так, словно женщин никогда прежде не видел, не прикасался к ним, даже не дышал в их сторону, не то что сексом с ними занимался. Хотя, если быть честным, я действительно им не занимался пару столетий точно, а может и тысячелетий. Во времени я разобрался поверхностно, потом. Сейчас мне нужна была суть мира. Ее я познал и расслабился.
Я хотел сделать так, чтобы ей было просто, удобно, легко. Чтобы она могла насладиться нашим единением и счастьем, не размышляя о бытовых вопросах, а мне все это не трудно.
Моего желания обычно достаточно, чтобы реальность приняла меня. Я хотел стать ее мужем, и чтобы она ни в чем не нуждалась. Чтобы у нее все было. Я это мгновенно получил.
Теперь у меня есть своя фирма с хорошим управляющим, а ее старый владелец уверен, что выгодно ее продал. Получил ли он на самом деле хоть что-то или счет в банке вырос, а вилла на Мальдивах сгорела для соблюдения баланса — я не знаю. Не мое это дело. Пусть мир сам решает, как с ним правильно поступать. Ему виднее, а мне же нужно, только чтобы у Марты были средства на все, что она только пожелает.
Я для нее готов на все. Я для нее уже сделал все, что мог на данный момент, а она недовольна и говорит так, словно не истинная, а просто взятая в плен. Ничего не понимаю. Откуда такие глупости?!
Когда она стала заявлять, что вызвала меня вчера, что ничего не было, меня мгновенно затрясло. Это, во-первых, было очень больно, прямо удар ножом в самое сердце. Мой смысл жизни просто отрекался от меня. Во-вторых, это было опасно для мира. Ему тоже было больно от того, как она пыталась порвать тонкие нити нашего несуществующего прошлого. Успешно, как ни странно. Реальность у меня под ногами пошатнулась, задрожала от ее слов. Тут то мне и стало ясно, что она может просто развалиться, если она продолжит в том же духе, а я не вмешаюсь.
Она может просто все разрушить из-за какой-то глупости, которая как-то попала в ее голову.
— Хватит! — буквально вырывается у меня.
Я действительно хочу, чтобы она это прекратила, потому что она пытается отобрать у меня ощущение безмятежного счастья, любви и свободы. Она пытается отобрать у меня то, что мне так сильно было нужно, то к чему я тянулся. То что, черт ее подери, нужно ей самой.
Она угрожает миру своими капризами, угрожает мне, угрожает нам. Никак иначе я к происходящему отнестись не могу. Еще не хватало, чтобы кто-то начал сомневаться в измененном прошлом и сломал его полностью. Мир нам такую рану просто не простит, а искать счастья где-то еще я просто не готов.
Я отбираю у нее телефон, прощаюсь с ее матерью, глядя Марте прямо в глаза. Вот что за дьявол в нее вселился? Как она не понимает? Почему не чувствует то же, что и я? Почему ей нужно еще что-то?
Меня это злит, и я не сдерживаюсь, когда прижимаю ее к стене, как маленькую шкодливую зверушку.
Нельзя так с ценностями обращаться. Нельзя так относиться к нашему союзу. Я хочу проорать ей это в лицо, но я понимаю, что она не услышит. В ее голове какая-то вата, через которую истине не пробиться, а вот наказать ее хочется, отшлепать, проучить, встряхнуть и подчинить, чтобы она даже мысли не допускала о том, чтобы противиться нашей с ней участи, чтобы ценила то, что дал нам этот мир.
Я даже рычу, понимая, что не справлюсь, если она продолжит в том же духе, порву ее просто на части, как угрозу, и сам этого не переживу, потому что жизнь без нее смысла иметь уже не будет.
Жестокий замкнутый круг.
— Тебе нужен только я, — говорю я ей строго и снова целую, пытаясь напомнить, кто я для нее и что нас связывает.
Вчера я старался быть нежным, хотел быть нежным с ней, чтобы не напугать, не причинить ей боль, а теперь я хочу властвовать так, чтобы и она, и весь этот мир усвоили наконец: она — моя и это не может оспариваться!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я прижимаю ее к стене еще сильнее, развязываю пояс халата, провожу рукой по ее животу и сжимаю грудь, жадно целуя ее губы. Она тихо стонет мне в губы и соблазнительно выгибается под моей рукой, признавая все свои желания.
Ну и кому она врет? Она хочет меня ничуть не меньше, чем я хочу ее. Она всем своим естеством хочет быть моей, зачем тогда такое сопротивление? Зачем все эти глупости? Зачем же ты пытаешься опалить меня, мой Огонечек?
Я провожу рукой вниз по ее животу, скольжу пальцами между ее ног, стараясь понять, возбуждена ли она от одного прикосновения или ей все равно. Чувствует она то же желание, что я сам, или все же ей владеет что-то другое? Я хочу быть уверен наверняка. Я хочу знать точно, и я получаю что хочу.
Она мокрая, горячая и податливая, словно только и мечтает, что о нашем единстве. Она легко пропускает два моих пальца, раздвигает сама ноги и даже двигает бедрами мне навстречу, пытаясь насадиться на мои пальцы, одурманенная и опьяненная своими эмоциями. Ее тело просто умоляет меня о сексе, а я не хочу ему отказывать, потому что мне ее пока мало, слишком мало. Я не могу на нее насмотреться, надышаться ею, насытиться прикосновениями, а секс — это танец, которым можно насладиться сполна, если понимать его суть, но она провинилась. Как можно ее после такого награждать любовью?
Я отступаю, думая именно об этом, облизываю губы, затем пальцы и осматриваю ее с ног до головы. Халат расстегнут, полы отброшены в сторону, показывая ее всю, какая она есть. Ткань сползла с одного плеча, подчеркивая линию ключицы и мышцы шеи, она даже не пытается прикрыться, пьяно глядя на меня. Дышит тяжело, так что вставшие соски подрагивают, да и ноги свести не пытается.
Само желание, не иначе. Рыжие растрёпанные волосы падают ей на плечи. Губы приоткрыты. Глаза полны тумана.
— Ну же, признай, что ты хочешь меня, и я разверну тебя к стенке и возьму тебя по-настоящему! — велю я ей, предвкушая миг томного неизбежного признания.
Вчера она была очаровательна в своем невинном возбуждении. Я ждал, что она посмотрит на меня и признается, что мечтает о том же, что застряло у меня в голове. Это ведь очевидно и неоспоримо, как то, что она моя истинная. Ей нужно только сказать это вслух, и тогда я не буду ее мучить, прощу, разверну ее к стене, заставлю нагнуться, войду в нее одним рывком, так как ей сейчас нужно. Насажу ее на член до упора, до стонущего крика. Буду мять ее попу и грудь, ругая ее за непокорность и целуя в нежные плечи, чтобы она понимала, что всерьез я на нее злиться просто не могу. Ей это понравится. Ей это должно нравиться. Она наверняка придет в восторг, даже если я ее отшлепаю, потому что это буду я и больно ей не будет. Да, так и сделаю, пока семя будет стекать по ее ногам, будет ей хоть такое наказание.
Потом научу ее брать в рот. Потом снова возьму. Столько раз возьму, сколько она сможет выдержать за раз, пока не начнет умолять о пощаде, умирая от наслаждения.
Это хоть немного насытит меня, но она молчит, пока я все это себе представляю. Смотрит на меня томно и молчит, будто читала мои мысли.
У меня не получается сдержать усмешку. Член стоит таким колом, что больно держать его в штанах, но мне очень хочется, чтобы она сама их расстегнула, освободив его для себя, ведь именно этого она и хочет, зачем же врать? Зачем молчать, когда все так просто и очевидно?
— Ненавижу тебя, — неожиданно со стоном отвечает мне Марта, глядя прямо в глаза.
Меня как ледяной водой окатывает. Становится не до улыбок и даже не до возбуждения. Золотого обода в глазах у нее не видно, только внезапная боль и… горечь, как будто она смогла уничтожить все этой фразой.
У меня не получается сдержать рычание. Мне хочется схватить ее за горло и треснуть со всей дури о стену, чтобы вся эта бредовая вата из ее малолетней башки вылетела, но нельзя так с будущей матерью твоих детей. Я хочу схватить ее, закинуть на плечо, отнести на кровать, швырнуть там на подушки, привязать ей руки к изголовью и трахать, пока она не заберет свои слова обратно и сотню раз не повторит, что любит, признавая свою дурость.
