Краних стал в позе Наполеона, уверенного в победном для него исходе начавшейся битвы. Не хватало только, чтобы он сунул руку за обшлаг сюртука.
— Мне уже давно хотелось… Я хочу вот что сказать: музыкальные постановки — современные, разумеется, — требуют особенно изощренной и тонкой режиссуры… Надеюсь, вы меня понимаете.
Он бросил взгляд на часы марки «Глассхютте», четырнадцать каратов чистого золота, как горделиво подчеркивалось в рекламе знаменитой фирмы.
— А теперь мне пора идти. Предстоит решить еще массу мелких вопросов.
Он изобразил нечто вроде общего поклона не слишком-то изящно для человека театра. О погибшем Пернвице ни слова, словно его и не существовало никогда.
— Мы еще увидимся, — проговорил он, прикрывая за собой дверь.
— Фигляр, — без тени уважения к ушедшему бросил лейтенант Краус.
Маркус наморщил лоб.
— Продолжим, — и сел в кресло у стола режиссера, скрестив ноги. — Ваша очередь, Штегеман. Да поживее, а то до начала генеральной остается каких-то два часа, а нам неплохо бы еще перекусить.
Лейтенант Краус согласно кивнул. А у самого при упоминании об обеде скулы свело. Заметив это, Маркус с трудом сдержал улыбку и закурил.
— Итак, сведения, полученные от фрау Мансфельд и этой танцовщицы, фрау Кречмар, особой ценности не представляют, — начал обер-лейтенант Штегеман, — это же можно сказать и о Вестхаузене, который вернулся в театр, чтобы отвезти домой жену, уже после того, как все случилось.
Штегеман ненадолго отложил блокнотик в сторону, скривил губы:
— В этом театре ни одна жена не носит фамилии мужа — Вестхаузен женат на фрау Кречмар. Фрау Пернвиц взяла псевдоним Бордин, хотя ее девичья фамилия…
— Да наплевать нам на такие подробности, — не удержался от невольной грубости капитан.
— Как хотите, — Штегеман с невозмутимым видом отложил записную книжку в сторону. Фрау Бордин — будем называть ее так — настояла на том, чтобы я допросил ее первой. У нее дочь пяти лет, за которой нужно было заехать в детский сад. Внешне она сохраняла полное спокойствие, на мой взгляд, просто неуместное в данной ситуации, и только время от времени поглядывала на часы. Похоже на то, что в семейной жизни у нее не все шло как по маслу, особенно в последнее время. Как я понял из нескольких ее замечаний, ее муж питал явную слабость к фрау Мансфельд. Это мягко говоря.
— Как вы считаете, может ли это иметь значение в данном случае? — спросил Маркус. Ему нравилось слегка поддевать Штегемана.
Обер-лейтенант пожал плечами.
— Ревность — одна из самых распространенных причин…
— Не поверю, что жена способна ревновать, если муж изменяет ей много лет подряд, — вырвалось у лейтенанта Крауса.
— «И услышите рык могучего льва — значит, истина вам открылась!» — пропел Штегеман, вышучивая по привычке Крауса. — А насчет чувств: их не отключишь, как воду из крана.
Штегеман, конечно, прав. К этой женщине стоит присмотреться. Помимо очевидного мотива, у нее было и время открыть люк. Погасив сигарету в пепельнице, Маркус поднялся.
— Пернвиц вернулся от будки вахтера, потому что забыл свою шапку, — сказал он. — Жена подождала некоторое время, а потом пошла его искать — между прочим, и на сцене тоже.
— Не совсем так. Она утверждает, будто спряталась там от некоего Штейнике, который положил на нее глаз. Он буквально прилип к ней, и ей хотелось поскорее отделаться от этого субъекта.
— Вот оно что, — буркнул лейтенант Краус.
— Кто он, этот Штейнике?
— Второй после Пернвица по положению режиссер музыкальной труппы. Когда произошел несчастный случай, он был на полпути к дому.
Маркус кивнул, сцепил руки за спиной и принялся мерить комнату длинными шагами — от письменного стола к двери и обратно… Да, нескольких минут вполне хватило бы. Сдвинуть светильник, поднять трос… Но крышку люка — ее-то она должна была сдвинуть несколько раньше. Возможно ли это по времени? Надо поподробнее расспросить Штейнике. Ничего, к генеральной он непременно явится.
— А что фрау Бордин делала потом? — спросил он, повернувшись к обер-лейтенанту, который рассеянно глядел по сторонам.
— Вернулась к вахтеру, а тут-то и прибежал Вондри с известием о случившемся несчастье. Там же в это время находились фрау Мансфельд и фрау Кречмар, жена ассистента режиссера Вестхаузена.
Маркус остановился, разглядывая узоры ковра. Настоящая вещь! Ручной работы. А мебели в кабинете почти нет, что говорило о несомненном вкусе хозяина.
— Обратимся, однако, к этому тенору, к Вондри. Почему он задержался? Его коллеги давно ушли из театра.
— Все знают, что после любого представления и даже после примерок костюмов он оставляет театр последним: любит принять душ.
Лейтенант Краус ухмыльнулся, но от замечания удержался. Штегеман почесал левую ладонь.
— Незадолго до несчастного случая Вондри видел Пернвица. Главный режиссер появился из зрительного зала, прошел мимо своего кабинета и некоторое время пробыл в репетиторской. После чего скорее всего и прошел по сцене, потому что к этому моменту Вондри почти успел переодеться, оставалось только надеть пиджак и пальто.
— Выходит, когда Пернвиц рухнул в люк, Вондри из своей уборной уже вышел?
— Я полагаю, он был на пути к лестнице.
— А что, если тенор рассказывает нам бабушкины сказки? — Лейтенант Краус дал себе труд сымитировать небрежный тон Штегемана. Но глаза его так и блестели, будто надраенные медные пуговицы. — Он был один, никто за ним не наблюдал. Вдруг вся эта история — его рук дело? Открыл люк, а потом вернулся в свою уборную…
— Откуда он мог знать, что Пернвиц забудет свою шапку и вернется? Это же чистая случайность.
— В этом-то и весь фокус! — Долговязый лейтенант так и вскочил со стула. — Он эту случайность и использовал! Как знать, может, он уже давно мечтал о подходящем случае. Как это частенько бывает, между тенором и главным режиссером существовали трения. Достаточно вспомнить об угрозе, прозвучавшей на сегодняшнем разборе репетиции… А насчет шапки — он заметил, что Пернвиц оставил ее в репетиторской. И сам нам сказал, что Пернвиц туда заходил. За чем, как не за шапкой?
— Что-то в этом есть, — кивнул Маркус. — В конце концов, нельзя забывать, что Пернвиц задержался в театре почти на целый час. Зашел скорее всего к ней, к Мансфельд. И тенору с лихвой хватило времени, чтобы все устроить.
— Вы забыли о Бордин, капитан, — напомнил обер-лейтенант Штегеман.
— Ни в коем случае! — возразил Маркус. — Вондри мог сдвинуть крышку люка в трюме раньше. И только после этого поднялся наверх, заметил Бордин и задержался, пока она не ушла.
Штегеман решительно покачал головой.
— Просто невозможно, чтобы за одну-две минуты, не больше, пока Пернвиц вернулся, подменить предупредительные лампы и сместить задвижки.
Проклятая торопливость! Маркус ощутил на себе испытывающий взгляд лейтенанта, встряхнулся.
— Один — ноль в вашу пользу, Штегеман. Поздравляю!
Круглое лицо обер-лейтенанта никаких эмоций не выразило. Но Маркус готов был поклясться, что он принял и по достоинству оценил это косвенное извинение.
— Выходит, придется вернуться к Бордин, — вздохнул лейтенант. — Пока что она единственный человек, который имел возможность открыть люк.
— Пока что…
— Пока что сходим-ка перекусим, — оборвал Маркус Штегемана на полуслове. И улыбнулся. — На голодный желудок мое серое вещество, о котором постоянно разглагольствует герой Агаты Кристи мсье Пуаро, бастует. Ни тпру, ни ну. — Он перебросил через руку пальто. — Готов съесть шницель величиной с крышку унитаза.
— И запить его большой кружкой «радебергера», — просиял долговязый лейтенант.
— Употребление алкоголя при исполнении служебных обязанностей…
— … запрещено, я знаю, — Краус по-дружески ткнул Штегемана в бок. — Зато нам разрешено исполнять служебные обязанности хоть все двадцать четыре часа в сутки. Ну, пошли, товарищ бюрократ!
На стенах плохо освещенного коридора в рамках висели фотографии артистов и сцен из спектаклей, большинство из них успели уже выцвести. Маркус скользнул по ним взглядом и вдруг остановился как вкопанный. Групповой снимок, и на нем до боли знакомое женское лицо. И эта поза, когда она с распростертыми руками восторженно взирает на одетого в блестящий камзол мужчину!.. Как и у всех на этом снимке, глаза ее закрыты узенькой черной маской. Подпись под снимком: «Сцена из 2-го акта «Летучей мыши».
Краус и Штегеман уже спускались по лестнице.
— Иду, иду!
Как часто за последние десять лет его смущало и тревожило такое случайное внешнее сходство!
Иногда приходится сталкиваться с ситуациями, которые надолго запечатлеваются в памяти, хотя регистрируются они на уровне подсознания и как будто особенного значения не имеют. Маленький ресторан на Монастырской площади: обшитые потемневшими от времени деревянными панелями стены, лампа-колокол над столом для завсегдатаев, затейливая лепнина на потолке, аппетитный запах жареного мяса, только усиливающийся всякий раз, когда открывалась дверь, ведущая в зал из кухни.
