Студенты первого курса шумно переговаривались, смеялись, размахивали руками. Там, впереди, бренчали на гитаре. Кто-то пытался петь. Наряженные в нелепую одежду. Улыбчивые, со смешными прическами. Живые. Для меня все эти первокурсники выглядели детьми. И парни, и девчонки. Даже те, кто успел отслужить в армии. Мой младший сын казался старше каждого из этих студентов, пусть и был столь же юным. Но тоже оставался для меня маленьким мальчиком.
«Интересно, кто из них погиб в тот день вместе с Усиком? – подумал я. – Кто получил ранение? Кто остался инвалидом? Если я сейчас размозжу голову своему новому телу, это спасет кому-то из них жизнь? Или я в этом теле надолго, и детишкам не грозит пострадать на первомайской демонстрации?»
* * *
Не сам взрыв в День Интернационала привлек внимание к Александру Усику моей институтской кураторши, а готовность парня убивать. Она предположила, что если Комсомолец был тем самым непойманным «маньяком с молотком», то это многое объяснило бы. В образ маньяка-Усика укладывался и тот случай с неудачным (так я полагал) изнасилованием (которое парень в предсмертном письме отрицал). А его ссора со Светланой Пимочкиной объясняла, почему убийца не рассчитал силу первого удара: не совладал с эмоциями, ведь именно действия комсорга Пимочкиной инициировали исключение Усика из комсомольской организации.
Во время первых двух убийств Александр Усик уже проживал в Зареченске – учился в институте. Я помнил, что те случились осенью, но не читал о них, теперь не мог припомнить, где именно и когда погибли первые две женщины (или погибнут?). Знаю только, что каждый раз рядом с мертвыми телами находили (найдут) орудие убийства – молотки. Но не обнаружат никаких указывавших на убийцу следов. Как и в случае с Пимочкиной. И в случае с той женщиной, что погибла восьмого марта в парке Ленинские аллеи и стала последней известной жертвой «маньяка с молотком». Не потому ли, что первого мая тот погиб при взрыве самодельной бомбы?
Предположение, что зареченским маньяком мог быть Саша Усик, выглядело не лучше и не хуже, чем несколько других. К каким-то событиям из известной биографии «маньяка с молотком» кандидатуру Комсомольца Людмиле Сергеевне удалось привязать, но где-то выходили несостыковки: на одно из первых убийств у студента-первокурсника нарисовалось алиби. Это не снимало с него подозрения. Как и не указывало на других, чьи «дела» хранились в отдельных папочках Гомоновой. Но все же у Александра Усика было самое большое количество пересечений со Светланой Пимочкиной. Ну и, конечно же, у него был мотив для убийства.
* * *
Я рылся в памяти, выуживал все, что помнил о прошлом и будущем бывшего владельца своего нового тела. Зевал, потирал глаза. Наблюдал за тем, как мои соседи по комнате вели уже активную беседу с блондинкой фотографом. Парни демонстрировали Фролович свою эрудицию и чувство юмора. Девица им о чем-то рассказывала, жестикулировала, улыбалась. Пимочкина в разговоре почти не участвовала, но прислушивалась к нему. Иногда усмехалась, согласно кивала. И изредка посматривала в мою сторону.
Пару раз наши взгляды встретились. Я не прятал глаза. Не улыбался и не подмигивал. На время выныривал из глубин памяти. Вглядывался в правильные черты лица девушки, изучал их без стеснения. Удивлялся тому, как сильно Светлана походила на свою младшую сестру. Вновь и вновь отыскивал сходства Светланы Пимочкиной с Людмилой Сергеевной. И с теми черно-белыми изображениями покойной Светочки, что хранила Гомонова в гостиной, за стеклянными дверьми старенького серванта.
Пимочкина замечала мое внимание. Поначалу надменно отворачивалась. Потом вопросительно вскидывала брови. Я невольно улыбался, наблюдая за ее узнаваемой мимикой: все же общался с ее сестрой не один год, семейные черты у них прослеживались очень явно. Изучал внешность девушки – как смотрел на картинку. Но у меня и мысли не возникло вступить с Пимочкиной в общение. Игнорировал ее немые вопросы, а когда Светлана снова отворачивалась, вспоминал о Комсомольце.
– Все-таки не скажешь? – вновь прозвучал рядом с моим ухом тихий женский голос.
Я повернулся к соседке.
Спросил:
– Не скажу что?
– Куда Славика ранили, – сказала Боброва.
«Славика», – мысленно повторил я.
Обратило на себя внимание не только само имя моего соседа по комнате, но и то, каким тоном оно было произнесено – ласково, с придыханием.
Отметил: «У Аверина появился клуб поклонниц. Правильно. За геройство положены награды. Сомневаюсь, что можно считать за награду назначение старостой группы. А вот восторженные взгляды девчонок – в самый раз для паренька его возраста».
– Не спрашивал у него, – сказал я. – Честное… комсомольское. Но если хочешь, поинтересуюсь. Потом. Когда приедем в колхоз.
В глазах Бобровой промелькнул испуг.
Девица отстранилась от меня, будто я испортил воздух. Прижалась плечом к оконному стеклу. В то пространство, что освободилось между нами, запросто поместился бы мой рюкзак. Боброва посмотрела на меня сверху вниз, одарила суровым взглядом. Я увидел, как напряглись ее мощные мышцы предплечий (руки этой девчонки больше, нежели те, что достались мне, напоминали мужские). Отметил и ее мускулистые бедра, обтянутые тонкой тканью трикотажных штанов. К ушам и скулам студентки прилила кровь.
– Да я… так, просто спросила! – сказала она. – Не нужно ему ничего говорить!
Я пожал плечами.
– Как скажешь.
И вдруг добавил:
– Советую тебе самой к нему подойти и расспросить его о ранах и о китайцах. Мужчинам нравится о таком рассказывать, хвастаться своими подвигами.
– Вот еще, – фыркнула Боброва. – Нашелся… советчик.
– Я тебе хороший совет даю, – сказал я. – Таким можно и воспользоваться. Это сейчас Славка свободный парень. А будет ли он свободным, когда вернемся из колхоза, это уже не факт. Смотри, уведут парня. Вон, как ему уже глазки строят. Герои – это штучный товар, на каждом углу не валяются и редко остаются бесхозными.
– Что ты болтаешь! – сказала девица.
Тут же спросила:
– Кто уведет? Олька Фролович, что ли? Эта рыжая и тощая?
Посмотрела на бодро ворковавшую с парнями студентку фотографа. Недоверчиво ухмыльнулась. Вцепилась в поручни на спинке переднего кресла, не постеснявшись отодвинуть голову сидевшего впереди нее паренька. Прислушалась к рассказу рыжей. Не знаю, что она услышала (до меня доносились лишь обрывки фраз), но Боброва нахмурилась. И взглянула на Фролович уже иначе: как на соперницу.
– Ей этот… второй понравился, – неуверенно сказала она. – Могильный. Заметно же. Вон как она на него зыркает.
Я не продолжил беседу с Бобровой. Потому что вдруг сообразил: видел лицо этой девчонки раньше. Как и лица Вячеслава Аверина и Павла Могильного. И понял, почему не сразу опознал в своем отражении Александра Усика.
Среди бумаг, что я видел в папке с надписью «Комсомолец», была одна фотография, большая (форматом восемнадцать на двадцать четыре), черно-белая, но неплохого качества, хоть и местами пожелтевшая. На ней Светлана Пимочкина стояла по соседству с тем самым Комсомольцем; едва ли не прижималась к нему плечом. Выглядела счастливой. Людмила Сергеевна тогда сказала, что других фотографий Александра Усика в альбоме покойной сестры не нашла. Только эту, сделанную на фоне новогодней елки.
Я прикрыл глаза, попытался воскресить в памяти все, что видел на том фото. Всех.
Пимочкина и Комсомолец стояли в самом центре снимка, создавалось впечатление, что они держались за руки. Улыбались. Казались примерно одного роста: должно быть, девчонка нацепила обувь с высокими каблуками. Платье Светланы украшала мишура и бумажный серпантин. Усик же словно только вернулся с улицы, где гонял с приятелями в футбол: не выглядел нарядным. Я сообразил: не сразу узнал его лицо из-за дурацкой шапки, отвлекавшей на себя внимание, буденовки.
«Буденовка», – мысленно повторил я. Суконный шлем со складывающимися бортами и большой звездой над козырьком, именно в таком был Комсомолец на фото. О цвете шлема и звезды на нем я мог только догадываться (благо видел подобные штуковины в старых фильмах). Головной убор Усика показался мне нелепым и странным еще при первом знакомстве с фотографией, совсем не подходящим для новогоднего костюма. Он сильно отвлекал внимание от лица парня, делая то незаметным при первом взгляде на фотографию.
