Глаза слипались. Сколько уже дней я не мылся и когда лицо покрылось коркой? Руки в земле, в крови, пропахли дымом. Я мечтал о том дне, когда смогу умыться и спокойно выспаться. Ведь я не спал уже два дня и две ночи. А теперь вышли все боеприпасы, альпийские стрелки смертельно устали, почта где-то застряла, новый командир — тоже. Я был голоден, хотел спать, а надо было о стольких вещах позаботиться. Хорошо еще, что у меня остались сигареты.
Я послал связного к капитану с донесением, что мне позарез нужны боеприпасы для винтовок и пулеметов и как можно больше ручных гранат. Велел собрать неразорвавшиеся патроны, чтобы хоть было чем стрелять из карабинов.
Альпийцы повалились в берлогах на солому и захрапели, не выпуская из рук оружие. То и дело кто-нибудь во сне вскакивал с криком и тут же снова падал на солому. Я оставил снаружи трех часовых, но заснуть никак не мог. Прибыли ящики с боеприпасами. Их принесли погонщики мулов, сгрузили и сразу же отправились назад. Я вышел и вместе с часовыми смотрел на трупы русских солдат, оставшиеся на реке, и вот в лучах утреннего солнца увидел, что двое не убиты, а прячутся неподалеку от нас на берегу за холмиком. Немного погодя они зашевелились. Один вдруг вскочил и бросился бежать к своему берегу. Я прицелился и выстрелил. Бегущий солдат рухнул на снег. Его товарищ, который тоже было вскочил, снова спрятался за холмиком. Я наблюдал в бинокль за русским, лежавшим у берега. Почему же он не дождался ночи, чтобы вернуться к своим? Часовой тоже вел наблюдение. Вдруг он крикнул:
— Он живой!
Мнимый убитый вскочил и как бешеный помчался к другому берегу.
— Перехитрил он меня! — воскликнул я и весело засмеялся.
Но часовой схватил ручной пулемет и, выпрямившись, дал очередь. Русский солдат снова упал, но не так, как прежде. Он, извиваясь, прополз несколько метров, а потом застыл, протянув руки к уже близкому берегу. Его товарищ еще раз попытался высунуться, но пулеметная очередь заставила его снова спрятаться в кустарнике. Я подумал: «Теперь пусть дожидается ночи, только ночь его спасет». Мне даже хотелось ему это крикнуть.
Ярко светило солнце, все вокруг было светлое, прозрачное, лишь на сердце — тьма. Непроглядная тьма штормовой ночи в океане цвета дегтя. Вдруг раздался адский грохот, и под ногами у меня задрожала земля. В траншею посыпался снег, огненные плуги избороздили небо над нами, и с противоположного берега ввысь поднялся столб дыма, заслоняя солнце. У земли этот столб был желтый, а в вышине — черный. В глазах часового, как в зеркале, отразился мой страх. Я заметался по узкой траншее, но страх сковывал меня, я не знал, что делать и куда бежать. Озирался вокруг в полнейшем смятении. И вот я увидел и услышал, как за опорным пунктом Ченчи раздались взрывы. «Это бьет „катюша“», — пронеслось у меня в голове. О, господи, ну и страшная же штука! Раздалось еще два залпа, и оба раза я в ужасе задерживал дыхание. Наконец наша артиллерия открыла ответный огонь. Затем снова воцарилась тишина.
Я с надеждой ждал, что прибудет новый офицер и примет командование. Хоть бы мне удалось поспать с часок. А время шло. Я не представлял себе, что сейчас — утро, полдень или уже вечер. А было это пятнадцатого, а может, шестнадцатого января.
Я услышал громкий голос русского офицера. Разобрал несколько слов: Родина, Россия, Сталин, рабочие. Я тут же приказал одному из часовых обойти землянки и поднять по тревоге альпийских стрелков. Они торопливо выбежали, яростно чертыхаясь и щуря на солнце заспанные глаза. Все они пропахли дымом.
Я сказал:
— Без моего приказа огня не открывать. Приготовьтесь!
Снова наступила тишина, смолк и голос русского офицера. Мои солдаты приготовились к бою. Смолкли ворчанье, проклятия, поспешные шаги, щелканье затворов.
Русские поднялись, выбежали с опушки леса, взобрались на холм, а все вокруг молчало. С нашей стороны ни криков, ни выстрелов. Русских это озадачило. Потом они, верно, решили, что мы оставили позиции. Они сели на мерзлый снег и покатились вниз, к берегу реки. Когда первые из них оказались у подножия холма, я скомандовал альпийскому стрелку, который рядом целился из ручного пулемета:
— Огонь!
Тот дал короткую очередь, и тут же заговорили четыре ручных пулемета, станковый пулемет, тридцать винтовок, четыре миномета Морески и два — Барони. Пули попадали туда, где склон полого спускался к реке. Едва русские оказывались на берегу, съехав с холма, их прошивали ружейные и пулеметные очереди. Те, кто остались на опушке и на склоне холма, снова укрылись в траншеях. Огонь утих, но на берегу еще долго слышались стоны и крики раненых. Некоторые попытались доползти до своих окопов, и кое-кому это удалось. А затем вновь послышался голос офицера. Что он говорил своим солдатам? Быть может, звал отомстить за погибших товарищей и за разрушенные деревни.
Русские опять пошли в атаку, с еще большей решимостью. Мы вновь открыли огонь. Но атакующие теперь уже не дрогнули и не повернули назад. Многие упали на снег возле холма, остальные с криком: «Ур-ра! Ур-ра!» — упрямо шли вперед. А вот добежать до проволочных заграждений удалось немногим. Я стрелял из своего верного карабина. Некоторые притворялись убитыми: лежали неподвижно на льду реки, а когда мы переставали за ними следить, вскакивали и вновь устремлялись к нашим позициям. Один из солдат прибегал к этой уловке раза три или четыре, пока возле нашей траншеи его в самом деле не сразила пуля. Он упал головой в снег.
Наверно, это очень страшно — форсировать реку, бежать по снегу в лучах слепящего солнца под градом пуль и ручных гранат. Только русские способны на такое мужество, но наши позиции были слишком хорошо укреплены. Они прекратили атаки, и вновь настала тишина. Истоптанный снег на реке еще больше покраснел от крови, и еще больше осталось на нем солдат, лежавших неподвижно под слепящим солнцем. Я вернулся в берлогу. Сидел возле печки и, зажав коленями карабин, глядел на огонь. Альпийские стрелки обсуждали перипетии атаки, которую они только что отбили.
— Ты что это, сержант? — спросил Пинтосси. И показал на карабин в том месте, где был примкнут штык. Там застряла пуля от ручного пулемета. — Тебе крупно повезло, — сказал Пинтосси.
И тут я вспомнил, что во время атаки, когда я вел из траншеи наблюдение за противником, держа перед собой карабин, вдруг раздался сухой щелчок. Альпийские стрелки, сидевшие возле печки, передавали друг другу мой карабин, разглядывали его и говорили:
— Да, тебе крупно повезло. Когда вернешься домой, поставь свечку Мадонне.
— Можешь целых две поставить.
— Видно, не пришел еще твой черед. Вот и остался жив.
— Такая, знать, твоя судьба…
Я вынул пулю, положил ее в карман и сказал:
— Вернусь домой — сделаю из нее колечко для невесты.
Наконец пришел лейтенант Ченчи. Я был рад увидеть его целым и невредимым. Когда он подошел поближе, я спросил:
— А твою невесту как зовут?
Он засмеялся, но, увидев, что я весь в крови, осекся.
— Ригони, ты что, ранен?
— Да нет, — ответил я. — Это не моя кровь.
Ченчи объяснил:
— Сегодня ночью слышу: кто-то меня зовет, мало ли что, думаю, а вдруг русские, вот я и спросил Буого, как зовут его невесту. А русский не мог знать имя девушки Буого. Бедняга, его ранило в ногу, пуля кость раздробила. Хочешь покурить, Ригони? — И протянул мне сигарету.
Мы походили по траншеям, а потом зашли в берлогу Пинтосси.
— На нашем берегу не осталось ни одного русского, — сказал мне Ченчи. (Я-то знал, что один остался.) Да, еще мы захватили двух женщин. Обе в брюках, обеим лет под сорок, и обе с автоматами. Погонщики мулов были недовольны, но что поделаешь — посадили их в сани и даже угостили сигаретами. «Лучше бы сидели дома да обед готовили, а то воевать», — ворчали они. На мой опорный пункт прибыл лейтенант Пендоли… А ты попытайся уснуть, Ригони, тебе это очень нужно.
Я улегся прямо на досках, но заснуть никак не мог. Ручные гранаты в карманах врезались в бока, набитые до отказа подсумки — в живот. Но я не сумел бы заснуть и на пуховой перине. Во внутреннем кармане, в полотняной сумке лежали самые дорогие для меня вещи — ее письма, каждое слово которых жило в моей душе. Где она сейчас? Может, в классе читает стихи на латыни, а может, в своей комнатке перебирает старые книги и реликвии и вдруг находит среди них альпийскую звезду. Ну что за глупые мысли лезут в голову? И почему не приходит сон? Почему я никак не могу заснуть? Ченчи с улыбкой посмотрел на меня.
— Что же ты не спишь, Марио? А как зовут твою невесту?
К счастью, пришел Тоурн и сказал, что принесли еду. Я сразу же отправился в берлогу Морески за своей порцией. В берлоге царил необычный хаос: скомканные одеяла, затоптанный земляной пол, солома вперемешку с носками и трусами. Все говорили вполголоса. Джуанин вообще не произнес ни слова. Но я взглянул ему в глаза и прочел в них все невысказанные вопросы. Тоурн больше не смеялся, и его черные, обычно ухоженные усы были в сгустках слизи. Мескини возился со своим ранцем. Каждый был занят своим делом. Двое альпийцев были на посту у минометов. Лишь Джуанин ничего не делал: сидел в своем закутке возле холодной печки.
