— Он утверждал, что ему действительно очень нужно съездить, — наседал я. — Не знаю, для чего, но мне показалось, что он не обманывает. Якобы создалась чрезвычайная ситуация, и ему нужно ее решить.
— Я должен признать, товарищ поручик, что если в роте я буду руководствоваться только впечатлениями, то мне можно собирать чемоданы, — отрубил Логницкий.
На следующий день я пошел посмотреть на Бартоничека. Увидел я его, когда он вместе с ротой занимался обслуживанием техники, и с удивлением отметил, что передо мной совсем не тот человек, что был вчера у меня в кабинете. Он работал неторопливо, но каждый, кто хоть что-нибудь в этом понимал, должен был признать, что перед ним — настоящий мастер своего дела.
Должен сознаться, что у меня слабость к людям, которые работают с высоким профессионализмом. Бартоничек был одним из них, в этом не могло быть сомнений. Это послужило причиной того, что я принял решение помочь Бартоничеку в его чрезвычайной ситуации. Мне еще долго пришлось объяснять это замполиту полка майору Черноху, но в конце концов Бартоничек получил разрешение уехать…
— Я думал, что он будет вне себя от радости. Но он даже глазом не моргнул, только сунул в карман подписанную книжку увольнений. Когда же я, пользуясь моментом, сказал ему пару напутственных слов о том, что не следует плевать на коллектив, он меня, кажется, вообще не слышал, — сообщил мне Логницкий дня через два, во время совещания в полку.
От этого сообщения мое настроение упало, и в течение всего воскресенья я несколько раз ловил себя на мысли, что думаю о рядовом Бартоничеке.
Утром в понедельник терпение изменило мне, и сразу же, придя в казарму, я спросил, все ли в порядке с возвращением Бартоничека. Ответ, что все нормально, поднял мое настроение. «Значит, повезло», — подумал я.
Однако через несколько дней после этого Бартоничек оказался в камере предварительного заключения в связи с подозрением в соучастии в краже и покушении на здоровье людей.
Известие мгновенно разнеслось по воинской части. Людская фантазия придавала ему все большие масштабы.
В полдень ко мне зашел подполковник Томашек.
— Тебя ждут неприятности, — бросил он, едва коснувшись стула. — Сейчас общественное мнение возвело Бартоничека до шефа банды, которая по ночам грабила банковские сейфы и похищала предметы старины из замков. Говорят, банда была так хорошо организована, что ее шефу всегда удавалось вернуться на свое место еще до подъема. К вечеру, видимо, люди договорятся до того, что командир роты Логницкий и ты имели свою долю в дележе краденого. — Он сказал об этом с улыбкой, только морщинки в уголках губ свидетельствовали о том, что происшествие доставляет ему много забот.
— Я разговаривал с Логницким, и он рассказал мне, как все было. Мне нужно только уяснить одну-единственную вещь. Была ли в этом деле протекция или нет? — добавил Томашек.
— В чем?
— Я имею в виду, что ты весьма усердствовал, чтобы добиться для Бартоничека внеочередного увольнения, — сказал он, и улыбка исчезла с его лица.
Мне пришло в голову, что я вправе обидеться, резко оборвать подполковника и спросить, как он вообще может обо мне такое думать и задавать мне такой вопрос. Однако я вовремя сообразил, что поступить так в отношении этого пожилого человека было бы с моей стороны несправедливо и неблагодарно. Поэтому я только решился сказать:
— В самом деле, не было.
— Я рад, — сказал он, и мне показалось, что хотя морщины с его лица полностью и не исчезли, они все же чуть-чуть разгладились. Казалось, этот вопрос больше не интересует подполковника Томашека.
— Чтобы ты хорошо понял, почему я тогда стал помогать тебе с переездом, — сказал Томашек без всякого перехода. — Всю жизнь я привык работать вот этими руками, — он вытянул передо мной свои руки, большие, как лопаты. — На фабрике, а потом в армии. Во многих воинских частях и на военном ремонтном заводе. Затем меня уговорили занять нынешнюю должность. Говорят, у меня большой опыт партийной работы, и молодежь могла бы у меня кое-чему поучиться. На длинные заседания и совещания я не ходил и не хожу сейчас. А работа мне нравится, потому что это работа с людьми. И с ответственными лицами, и с фиглярами, которые думают, что можно прожигать жизнь, а порой и с шалопаями. Но руки все равно скучают по делу.
Видимо, Томашек рассудил, что очень долго говорит о себе, и сменил тему разговора:
— Этому батальону не везет с политработниками. Ни один из них здесь долго не задерживался. Поработав год, как правило, все уходят на повышение.
Я заверил подполковника Томашека, что мне быстрое повышение по службе, видимо, не грозит. Тем более что я так неудачно начал. Сидя напротив этого опытного политработника, я невольно перенимал его спокойствие и уверенность.
— Все мы начинаем каждый новый день как бы заново, — заметил Томашек, — потому что он только на первый взгляд похож на прошедший. На самом деле новый день несет нам новые проблемы и ситуации, над которыми следует снова и снова задуматься. Кто этого не понял и думает, что проскочит за счет своего опыта, здорово ошибается.
Вот уж никогда бы не подумал, что в нем сидит философ.
— Я давно собирался сказать тебе, — продолжал он, — что мне не по душе политработники, которые постоянно прячутся за спину своих командиров. Это, конечно, удобная позиция, но ни к чему доброму она не приведет.
— Ну я ведь… только вначале, пока присматривался.
— Это не следует затягивать надолго. Индра Вуреш — хороший командир. С размахом. Умеет обобщать, не разменивается по мелочам. Это все качества, которые отличают хорошего командира дивизии. И я даю голову на отсечение, что в скором времени он им станет. Однако в батальоне эти качества могут оказаться и во вред. Индра вряд ли сможет измениться.
Но из этого не стоит делать слишком большой трагедии. То, чего ему не хватает, должен дополнить ты. Ну а если ты будешь прятаться за его спину, то это не пойдет на пользу ни тебе, ни ему. Не говоря уж о батальоне.
Зазвонил телефон, и я получил команду прибыть через два часа к командиру полка.
— Не буду тебя задерживать, — сказал подполковник Томашек. — К тому же, может, тебе надо что-нибудь обдумать.
Я ответил, что мне ничего не надо обдумывать. Я скажу, как все было на самом деле. Просто я ошибся в человеке.
— Откуда ты знаешь, что ошибся? — спросил Томашек.
Его вопрос удивил меня.
— То, что он попал в камеру предварительного заключения, говорит само за себя.
— Кроме этого, мы пока больше ничего не знаем. Так зачем же спешить с приговором? — И уже в дверях он спросил: — А о том, что сегодня, в роте поручика Логницкого собрание членов Социалистического союза молодежи, ты знаешь?
— Да, знаю. На повестке дня вопрос об участии союзной молодежи в культурно-массовой работе в роте.
— Ты там будешь? — спросил Томашек.
— Нет. Туда пойдет инструктор по культурно-массовой работе из дивизии и кто-то из полкового комитета ССМ. Я не люблю, когда на собраниях больше руководящих работников из вышестоящих органов, чем самих членов союза.
— Ты думаешь, что сегодня речь пойдет о культурно-массовой работе? — задал он еще один вопрос, но, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью.
Через два часа я вместе с поручиком Логницким докладывал командиру полка об обстоятельствах, связанных с внеочередным увольнением Бартоничека. На беседе присутствовал и командир батальона, делавший вид, что этот вопрос его вообще не касается.
Я счел необходимым сразу же заявить, что внеочередное увольнение Бартоничека — это мое и только мое дело, а командир, роты, в сущности, был против.
Следовательно, всю полноту ответственности, вытекающую из этого, должен нести я.
Командир полка дружески смотрел на меня, видимо одобряя то, что я не собираюсь выкручиваться.
Сложнее всего оказалось хотя бы как-то логично объяснить присутствующим, что толкнуло меня на этот поступок.
— У меня появилось ощущение, что это увольнение очень много значит для Бартоничека и речь идет не только о встрече с девушкой. Просто я поверил, что эта поездка для него очень важна.
— Но почему? Что вас привело к этому? Нерадивый солдат, не интересующийся службой и даже не объяснявший причин, получает с вашей помощью внеочередное увольнение. Вы поверили ему. Насколько мне известно, мы все не слишком-то доверчивы. А вам вдруг приходит в голову не считаться с тем, какой это солдат. Поверили… Хотя в библии, если я не ошибаюсь, записано, что вера кого-то исцелила. А ваша вера в солдата, который ее совсем не заслужил, привела невинного человека в больницу!
— У меня создалось впечатление, что Бартоничек находится на важном жизненном перекрестке и требуется подать ему руку помощи, — сказал я, но мне было ясно, что эти слова звучат неубедительно. Поэтому я решил продолжить: — К тому же я не думаю, что он нерадивый солдат, не проявляющий интереса к службе. Я видел, как он работает с машинами.
