Командир полка повернулся к Логницкому:
— А что вы думаете об этом, товарищ поручик?
Логницкий смутился и, уставившись в пол, произнес:
— Я думаю, что в этом деле не обошлось без посторонней помощи.
— Очень тебе благодарен, — сказал я с обидой.
— Если хочешь знать, — впервые нарушил молчание майор Чернох, заместитель командира полка по политической части, — мне сначала тоже пришло в голову что-то подобное. Теперь я очень хочу понять, что тебя заставило это сделать. Пока что мне это не удалось.
Его слова внесли в беседу более спокойный тон.
Было ясно, что все ждут, какую позицию займет Индра.
Он занял далеко не самую лучшую, заявив, что для начинающего политработника я вхожу в дела быстро и что он доволен моей работой. Наверное, он хотел показать мне, что поддерживает меня и готов отплатить мне за то, что в некоторых случаях я безоговорочно вставал на его сторону и даже — если признаться откровенно — когда он не был прав. Его заявление в этот момент прозвучало не совсем к месту. Все это поняли, и он сам, кажется, тоже. С нехорошим чувством разошлись мы после беседы.
На собрание ССМ в роту поручика Логницкого я попал перед самым началом. Оба представителя уже заняли места в президиуме. Я устроился на стуле в углу клуба и решительно отверг приглашение пройти в президиум.
В докладе была дана оценка участия членов ССМ в культурно-массовой работе в роте. Довольно кратко, но конкретно и критически. Это послужило хорошей основой для оживленной дискуссии. Первые двое выступавших в прениях — поручик из дивизии и член полкового комитета ССМ — дали высокую оценку этой работе и высказали ряд предложений по ее улучшению.
Затем выступил замполит роты четарж Петрачек, который, кроме увлечения баскетболом, не особенно популярным в роте, был страстным читателем, наводившим страх на библиотекаря. Благодаря его усилиям, в роте активно функционировал кружок книголюбов. Теперь Петрачек пытался сагитировать для работы в кружке новых членов ССМ, но у меня не создалось впечатления, что его призыв встретили с большим энтузиазмом.
После него по повестке дня уже никто не выступал. Благодаря встрече с подполковником Томашеком мне стало ясно, почему все мысленно были заняты другой проблемой — проблемой рядового Бартоничека. Я понял, что избежать этого больного вопроса нельзя, и напряженное молчание, иногда нарушаемое настойчивыми призывами председателя собрания, — кто хочет еще выступить? — начало раздражать меня. Я уже собирался поднять руку, как меня опередил один солдат. Видимо, молчание тоже действовало ему на нервы.
— … Вкалываем как одержимые, изо всех сил стараемся стать отличной ротой, а что получилось из этого? Опозорил он нас на всю армию. Как мы теперь выполним наши обязательства? — пылко закончил он свое выступление.
Поднялись еще руки. Зазвучали полные горечи голоса. Раздались слова о неодинаковом отношении к людям.
Поручик Логницкий заявил, что нельзя таким образом подходить к этой проблеме. То, что сделал Бартоничек, заслуживает осуждения, но это никому не дает права говорить о несоблюдении равноправия. Если же у кого-то есть конкретные примеры, пусть их приведет. Из-за Бартоничека никто не собирается ругать всю роту и не учитывать заслуги остальных. А если кто-либо и попытается это сделать, он, поручик Логницкий, будет защищать роту и в этом, безусловно, не останется в одиночестве. Сказав это, поручик бросил взгляд в угол, где сидел я, и сообщил, что закончил свое выступление.
Я не собирался принимать милости от Логницкого, но не мог и согласиться с ним в том, что члены ротной организации ССМ ни в чем не виноваты.
— Кто совершил ошибку в случае Бартоничека, если здесь вообще совершена ошибка, мы здесь вряд ли разберемся, — заявил я недрогнувшим голосом, но с ощущением легкой дрожи в руках. — Но от одного, прошу вас, не отказывайтесь — от того, что вы, члены ССМ, в чем-то виноваты!
В клубе раздался шум.
Но я еще не собирался заканчивать свое выступление и продолжал:
— Как могло случиться, что вам не удалось найти с Бартоничеком общий язык? Даже тем, кто жил с ним в одной комнате. — Спокойствие покинуло меня, зато руки перестали трястись. — Как это могло случиться, что вы позволили ему сидеть в комнате отдыха, подперев голову руками, и никто не догадался хотя бы спросить, что с ним? Почему никому из комитета ССМ не пришло в голову вывести его из затруднительного положения? Не оставлять молодого человека в беде — это же важнейшая задача организации ССМ! Или, может быть, я ошибаюсь? В этом случае извините меня и быстренько забудьте все, о чем я вам говорил.
Я сел, опасаясь, что мои слова не дойдут, до сердца солдат.
В том, что опасения мои не были напрасны, меня убедил разговор, услышанный мною после окончания собрания.
— В конце концов во всем оказались виноваты мы, — сказал один солдат другому.
— А ты что, ожидал чего-нибудь иного? — заметил другой. — Не знаешь, что ли, два основных воинских закона? Закон первый — начальник всегда прав. Закон второй — если начальник не прав, то в силу вступает первый закон.
Несмотря на то, что весь предшествующий день я провел на семинаре в дивизии, утром, придя в казарму, я решил прежде всего зайти к Индре и узнать, что нового. Возможно, я преувеличиваю, но пока мне еще не удалось избавиться от чувства, что во время моего отсутствия в подразделении могут произойти чрезвычайные события.
Не успел я повесить фуражку, как появился поручик Логницкий.
— Я буду просить перевести меня в другую часть, — произнес он, не успев поздороваться.
Этим приемом он мне начинал действовать на нервы.
— Ты об этом говоришь просто так, чтобы поддержать разговор, или опять появилась причина?
— Вчера ко мне в роту вернули Бартоничека. Разве это не причина? Мне уголовник в роте не нужен.
— Вернули в роту Бартоничека? — спросил я, ошеломленный новостью.
— Его привез прокурор. У него были какие-то дела в городе, и он, когда возвращался, захватил и Бартоничека.
— Так его вернули в роту? Значит, он не уголовник! — воскликнул я обрадованно.
— Пока нет, но будет. Место в тюрьме подождет, пока состоится суд в роте. Поэтому я могу представить, какой у него будет интерес к службе. В караул, значит, придется посылать других… Да мы просто не хотим его!
— Кто еще, кроме тебя, не хочет его? — спросил я угрожающе.
— Комитет ССМ. Вчера у нас было внеочередное собрание. По этому поводу принято решение.
— А проект этого решения предложил ты?! — Я немного сгустил угрожающий тон в голосе.
Логницкий растерялся:
— Предложил, не предложил! Было принято почти единогласно. Против был только Петрачек.
Я пришел к заключению, что этот разговор ни к чему не приведет.
— Пришли его ко мне, — строго распорядился я.
— Петрачека? — Логницкий по-прежнему был в растерянности.
— Бартоничека, — поправил я его. — Даю голову на отсечение, что вы на этом собрании обсудили все, но чтобы поговорить с ним — до этого никто не додумался!
— Не о чем. Того, что мы знаем, нам вполне достаточно. Он был членом хулиганской группы, которая скоро предстанет перед судом. А за такие дела, в которых он замешан, сегодня здорово наказывают. И почему мы должны с ним возиться?
— Ну, чего ты еще ждешь? Я просил пригласить ко мне Бартоничека, — решил я сразу закончить спор. Я был рассержен и не собирался этого скрывать.
Минут через десять появился Бартоничек.
— Давай с самого начала, и не нужно спешить, — сказал я ему и предложил сесть. — У меня много времени, хоть до завтра. — Со временем я, разумеется, преувеличил. — Можешь закурить, если есть что.
Бартоничек не был расположен не только к курению, но, что еще хуже, и к беседе. Я несколько минут не трогал его, и так молча мы сидели друг против друга. Когда молчание затянулось, я напомнил, что вечно мы тут сидеть не можем.
— Я знаю, — сказал Бартоничек. Он долго откашливался и потом с остановками и довольно несвязно начал рассказывать. О том, что однажды на дискотеке сдохла собака и он с однокашниками из гимназии решил ходить на дискотеку в другое место. Дождь лил как из ведра, и кто-то из них предложил найти какую-нибудь тачку, то есть машину.
Бартоничек им открыл одну так, как это делал его отец. Не потому, что в их семье крали машины, просто время от времени к отцу прибегал кто-нибудь из тех, кто потерял ключи, и тогда отец приходил на помощь. Он пару раз брал с собой сына, а Бартоничек-младший внимательно следил, как это делается.
В тот вечер однокашники как следует покатались. Машину без единой царапины Бартоничек поставил почти на то же самое место и думал, что этим все и закончится, однако он ошибался.
Через две пятницы на дискотеке к нему подсел паренек, сказал, что его зовут Марцел Гложник. Он видел, как Бартоничек катал своих друзей на машине, и знает того человека, которому машина принадлежит. И этот человек мог бы отделать Бартоничека до неузнаваемости, в этом он может быть уверен.
