— И я! И я! — кричали со всех сторон девочки.
— Тише! — стараясь заглушить голоса детей прикрикнула Настасья Аполлоновна, — сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.
Это была не шуточная угроза. Господина Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато относительно наказаний был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.
Девочки, после этой угрозы, сразу присмирели и вовремя, потому что в эту минуту дверь распахнулась и в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой не трудно было узнать проказницу Тасю.
Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.
— Барышни! — произнес господин Орлик, — я привел вам новую товарку, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. A теперь я пойду уснуть с дороги, a вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей все, что требуется от вас в пансионе.
Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади толпы девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:
— Спокойной ночи!
Господин Орлик с минуту оглядывал весь круг девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.
— М-lle Васильева, — произнес он со своим обычным спокойствием, — вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня при полном блеске солнца. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!
Произнеся эго, господин Орлик удалился, мягко ступая по паркету своими бесшумными подошвами.
Васильева или «Котошка», как ее называли подруги, даже в лице изменилась от слов господин Орлика. Она знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание — стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.
Бедная Котошка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.
Лишь только шаги господина Орлика затихли в отдалении, вся толпа девочек разом засуетилась, зашумела и со всех сторон обступила Тасю.
— Вы издалека приехали? — кричала одна.
— A вы не сирота? — вторила ей другая.
— У вас есть мама? — перекрикивала четвертая.
— A братья?
— A сестры?
— A вы пшенную кашу с тыквой любите?
— У нас без неё дня прожить не могут, без этой глупой каши.
— Что ж вы молчите?
— Или вы немая?.. Она немая, господа, — громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и в одну минуту срывая шляпу с головы новенькой.
Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, теперь разом пришла в себя, рассерженная этой внезапной выходкой Фимочки.
— И совсем я не немая! — сердито бросила она, зло поблескивая на девочек своими черными глазками. — Оставь мою шляпу! — окончательно рассердившись прикрикнула она на Фимочку.
— На, возьми! Разве я тебе мешаю, — со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.
Но лишь только девочка собралась взять ее, как шляпа моментально исчезла и очутилась на голове Ярышки. Некоторые из пансионерок залились веселым смехом и шумно одобряли ловкость Ярош.
Тася вскипела и, не долго думая, подскочила кверху, стараясь уцепиться рукой за шляпу. Она была вся красная от злости. Глаза её блестели, как у дикого волчонка.
— Отдай шляпу! — кричала она вне себя, стараясь стащить Ярош со стула.
И вдруг ей удалось дотянуться до шляпы, и она изо всех сил рванула ее с головы шалуньи. Шляпа очутилась в руках Таси, но заодно с ней очутился и целый клок волос с головы Ярышки, нечаянно захваченный вместе со шляпой. Ярош вскрикнула от боли и обиды.
— Злючка! Злючка! — кричала она вся багровая от волнения.
— Злючка! Злючка! — вторили ей остальные девочки.
— Драчунья! Она драчунья, не правда ли, девочки? — стонала Ярош.
— Да! Разумеется, драчунья! Злюка! Злюка! Драчунья! — подхватили все.
— Вот, подожди, мы проучим тебя! — кричала Ярош, грозя Тасе пальцем.
Вместо ответа Тася сердито тряхнула головой и, прежде чем кто-либо из девочек мог предвидеть это, изо всей силы толкнула стул, на котором стояла Ярош.
Стул зашатался и упал, a с ним вместе полетела на пол и злополучная Ярышка.
— Ах! так вот ты какая! Таки вот она какая, девочки! — кричали взбешенные пансионерки.
— Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда директора, господина Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! — надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза её горели гневом.
Но господин Орлика звать не пришлось. Он сам вышел на шум из своей спальни и, не найдя надзирательницы в зале, обратился к Маргарите, как к самой старшей, прося ее объяснить в чем дело.
— Так вот оно что, — произнес он строго, выслушав юную пансионерку. — Я ошибся, думая, что одним переселением из родительского дома в пансион мог уже повлиять на дурной характер Стогунцевой. Оказывается, барышне нужны более крутые меры. Извольте, сударыня, следовать за мной, — своим обычным вежливым тоном обратился он к Тасе.
Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту господин Орлик вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька в своей темной каморке.
Глава XI
В карцере
Горькие слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась на пол с громким рыданием, звала маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на её крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло:
— Выпустите меня, или я умру здесь! Умру! Умру! Умру! Гадкие! Противные! Мучители!
Но никто не откликается — прежняя тишина царит вокруг девочки, точно весь пансион вымер и там нет ни души.
Тогда, видя всю бесполезность криков и угроз, утомленная и измученная Тася как сноп повалилась на стоявшую в углу каморки постель и, уткнувшись лицом в подушку, тихо заплакала.
Это уже не были слезы злости, исступления. В душе Таси впервые промелькнуло раскаяние во всех её прежних выходках и капризах. Ее неудержимо потянуло домой — к доброй мамаше, к сестрице и брату, которых она столько раз огорчала. Ей припомнились все мамины заботы и ласки, припомнились и последние события, день маминого рождения, — решающий Тасину судьбу день.
Мама увидела, что ничто не может исправить её девочку, и пригласила господина Орлика приехать за ней. О, этот господин Орлик, как он был вежлив с ней, Тасей, в дороге, пока они ехали на станцию, и несколько часов, проведенных в вагоне поезда, доставившего её сюда! Даже в те минуты, когда Тасю охватывало желание капризничать, он старался очень вежливо обходиться с ней. Но эта самая вежливость пугала девочку больше всяких криков и угроз. Под вежливым обращением Орлика чувствовалась железная рука, которая могла направить ее в какую угодно сторону. Тася почувствовала это и сразу возненавидела своего директора. Злость на него, на «злых девчонок», как она называла пансионерок, наполняла теперь до краев её маленькое сердечко.
— Мама, мама, зачем ты отправила меня сюда? Здесь только мучают бедную Тасю! — всхлипывая говорила девочка, совершенно забывая о том, что она сама и была главной причиной всех своих несчастий.
И вдруг внезапный порыв злобы снова охватил ее.
— A если так, — вскричала она, — то я знаю, что мне надо делать! Вы думаете, что этот гадкий пансион исправит меня и сделает хорошей? A я стану назло вам еще хуже, еще злее в этом гадком пансионе, — вот увидите, увидите, увидите!
И она злорадно улыбнулась, представив себе, как господин Орлик отправит eё домой, бессильный исправить её, и мама скажет Марье Васильевне:
— Напрасно, Marie, вы советовали мне отдать Тасю из дома. Это не помогает.
И y Marie будет кислое лицо, кислое, точно она выпила уксус. A Тася скажет на это маме:
