Не задерживаясь, поехал дальше. Уже стемнело, когда он добрался до лагеря в Девно. Встретил его полковник Енакиев и, конечно, пригласил к себе. В его шатре и в этот вечер было шумно, душно от табачного дыма, азартно играли в карты, за парусиновой стенкой лаяли собаки. С трудом удалось Теплякову уснуть.
Около семи утра он проснулся от громких криков: «К ружью! К ружью!» Оказалось, что на рассвете турки перехватили дорогу на Эски-Арнаутлар, и два егерских полка уже выступили, чтобы очистить дорогу от неприятеля. Пойти следом готовились еще два казачьих полка.
Что же произойдет теперь под Эски-Арнаутларом? И неужели он, Тепляков, упустит возможность увидеть все это своими глазами?
Он вскочил на коня и примкнул к конному строю казаков — они двинулись. Путь до Эски-Арнаутлара оказался уже свободным. Но где-то впереди — слышно было — шел бой.
«Густой туман покрывал окрестность, — рассказывает Тепляков, — казаки шли на рысях; протяжный грохот ружей, заглушаемый по временам пушечными выстрелами, становился с каждым шагом все слышнее и явственнее, и вот Эски-Арнаутларская долина начала уже перед нами развертываться посреди густых облаков тумана и пыли».
Оба казачьих полка, как им было приказано, спешились в Эски-Арнаутларе. В двух верстах отсюда, на полпути до Правод, гремели выстрелы. Тепляков подстегнул коня и поскакал вперед один.
Но скоро ему пришлось остановиться.
Сквозь туман пробилось солнце, осветив склоны гор и внезапно открывшуюся картину сражения. Турецкая конница — несколько тысяч всадников с голыми до плеч смуглыми руками, в чалмах или в красных фесах, — неслась, крича и вытянув сабли, навстречу рядам русских пехотинцев в черных киверах. Отчаянно ржали кони. В рядах пехоты, выстроенной в боевые порядки — четвероугольные каре, — загремели барабаны, затрубил рог, солдаты двинулись — штыки наперевес… Несколько раз неприятельским всадникам приходилось осаживать коней и отлетать прочь, и все же им удалось ворваться в строй пехоты, и «в продолжение получаса, — рассказывал потом Тепляков, — я не видал ничего, кроме сверкающих в дыму сабель, склонявшихся долу штыков, дикого, бешеного остервенения…». Он жадно смотрел туда, сжимая поводья, — бывший гусар, а ныне штатский человек с пистолетом, сознающий с болью и смятением полную свою бесполезность в таком бою…
Внезапно появился новый отряд русской пехоты, бросился в штыковую атаку, турки смешались, начали отступать. Русский полк, насмерть стоявший в каре, «покрывал уже землю своими изрубленными трупами… Мертвый, он еще образовывал обширный правильный четвероугольник… — так записал Тепляков. — Тело генерала Рындина было узнано мною только по изрубленным эполетам…»
Потрясенный, вернулся Тепляков под вечер в Девно. Снова ночевал в шатре полковника Енакиева. Во сне видел прошедшее сражение: снилось ему, что сам он участвует в бою — скачет на коне, сшибается саблей с турецкими конниками… Утром проснулся с мучительной головной болью.
Вот он и увидел, какая она, война.
Нет, не только обломки мрамора и древние монеты хранила болгарская земля. Сколько костей было в ней зарыто, сколько крови пролилось на берегах Черного моря, древнего Понта Эвксинского, и на склонах Балкан — со времен вторжения персидского царя Дария и много позднее — в годы турецкого завоевания, при султане Мураде (Амюрате)… И не видно конца кровавым трагедиям… Тепляков напишет потом:
Когда б всей крови, здесь пролитой,Из дола хлынула струя,Иль рати, в сих местах побитой,Извергла кости бы земля —С тех пор, как Дария дружиныТоптали Фракии долины,С тех пор, как варваров на римского ОрлаЗа тучей туча находилаИ с Амюратова сошедшая челаКроваволунной ночи мглаБогов отчизну омрачила, —О! верно б труда сих костейКак новый Гемус возвышаласьИ синева морских зыбейДо дна бы кровью напиталась!..
Свидетель сражения под Эски-Арнаутларом, Тепляков в тот день еще не знал, почему все именно так произошло.
Началось с того, что на рассвете 5 мая, в низко нависшем тумане, турецкая конница окружила Эски-Арнаутлар с трех сторон, перерезав дорогу отсюда на восток, в Девно, и дорогу на юго-запад, в Праводы. Как только об этом было донесено генералу Роту, он двинул из Девно два егерских полка. Они атаковали турок, заставив их отступить от дороги, и прошли по ней до Эски-Арнаутлара. К трем часам туда прибыл и сам Рот. Чтобы освободить дорогу дальше, на Праводы, он решил послать вперед Охотский пехотный полк. Генерал-майор Геркен, получив приказ двинуться по дороге с Охотским полком, заявил Роту, что, как известно, силы неприятеля тут значительно превышают силы одного полка и он один не сможет пробиться на Праводы. Однако Рот раздраженно повторил свой приказ.
Охотский полк, состоявший из двух батальонов при двух орудиях, не прошел и нескольких верст, как неприятельская пехота преградила ему путь, справа и слева появились турецкие всадники. Батальоны охотцев остановились и выстроились в каре.
Услышав далекую пальбу, генерал Рот послал на Праводы еще 31-й егерский полк под командой генерал-майора Рындина. В узкой долине среди гор солдатам оказалось негде развернуться, два батальона егерей выстроились в каре позади уже поредевших в бою каре Охотского полка. Турки вели огонь из двенадцати орудий. Неприятельская конница ворвалась в ряды егерей, тесня их к краю дороги, к оврагу. Еще тяжелее пришлось Охотскому полку. Началась резня, которую Тепляков видел своими глазами.
Но и тогда генерал Рот не пошел на выручку со всеми силами, которыми он располагал в Эски-Арнаутларе (здесь было собрано еще пять полков: 32-й егерский, Якутский, Селенгинский и два казачьих). Рот направил к месту сражения один батальон 32-го егерского, затем еще батальон Якутского полка.
К этому времени конники великого визиря уже решили, что сражение выиграно, спешились, разбрелись и принялись грабить убитых. И тут-то командир 32-го егерского полковник Лишин бросил в штыковую атаку свой батальон. Этим внезапным и решительным ударом он спас Охотский и 31-й егерский полки от окончательного истребления. Противник отступил в замешательстве. Бой длился до наступления темноты. Поражение обернулось победой, но как дорого она обошлась! Генерал Купреянов рассказывал потом, что в Охотском полку осталось в живых только двадцать два человека.
На другой день, 6 мая, Рот послал адъютанта с рапортом к командующему армией графу Дибичу. Он рапортовал, что пять полков под Эски-Арнаутларом выдержали многократные атаки всех сил великого визиря, что потери русских составляют пятьсот человек убитыми, а потери турок — две тысячи. Он утаил тот позорный факт, что по его вине Охотский и 31-й егерский полки оказались разбиты поодиночке.
Оставшийся в живых генерал Геркен послал рапорт в Петербург — через военного министра — на имя царя. Он обвинил генерала Рота в том, что Охотский полк был им послан под Эски-Арнаутларом на явную и бесполезную смерть.
Месяцем позже военный министр писал Дибичу, что распоряжения Рота 5 мая под Эски-Арнаутларом «ни в каком отношении не могут быть оправданы, и очень важное обвинение, адресованное после этого сражения прямо государю одним из подчиненных генералов, заставляет меня опасаться, что тут кроется что-нибудь очень важное и что это может быть разъяснено только на месте. Только государь может сообщить Вам фамилию этого генерала и приказать Вам, как Вы должны поступить с ним; могу только сказать, что, представляя это донесение государю, я не преминул выразить ему всю гнусность этого поступка, который я нахожу вне всякого порядка и дисциплины, даже в случае, если все в нем сказанное правда… Я прошу Вас, дорогой граф, все это хранить в полном секрете, пока государь не известит Вас сам, что не замедлит быть в скором времени».
Вот так: не поступок Рота, пославшего солдат на бесполезную смерть, назывался гнусным, а поступок Геркена, до глубины души возмущенного тупостью Рота как командира.
Дибич написал царю: «Поведение генерала Г. тем более позорно, что оно могло быть лишь последствием выговора, данного ему генералом Ротом за то, что он опоздал к делу 5-го числа, и за противные дисциплине выражения, произнесенные им при этом случае». Геркен оказывался виновен в том, что «опоздал» там, где вообще его не следовало посылать с одним полком, и, главное, в нарушении субординации. Напрасно загубленная жизнь солдат меньше беспокоила Дибича, военного министра и самого царя, нежели «противные дисциплине выражения». Кстати, царь знал (и написал о том Дибичу): «…характер Рота таков, что его все терпеть не могут». Тем не менее Роту все простилось, а генерал Геркен был разжалован и посажен на год в крепость.
