«Итак, мадам солгала, и солгала неумело, — думал Леонид. — Зачем? Если Кинкель заболел, какой смысл скрывать? При встрече это тоже необходимо выяснить».
Как было условлено, после двенадцати Леонид позвонил профессору домой и, когда к телефону подошел Герберт Кинкель, назвал пароль для связи, и получил правильный ответ. Затем, для дополнительного контроля, как было указано Центром, передал привет от господина Трюбо (псевдоним Анфилова, под которым тот был известен Герберту Кинкелю).
Профессор понял собеседника и просил при случае передать господину Трюбо самые лучшие пожелания. Убедившись таким образом, что у телефона не кто иной, как Зигфрид, Рокотов предложил повидаться в два часа дня в кафе на набережной, у лодочной станции. Хотя они не знакомы, добавил Леонид, узнать его будет нетрудно по светлому костюму в полоску и вчетверо сложенной газете в руках; высокий брюнет с худым лицом, очки не носит. Профессор ответил, что располагает временем и придет к назначенному часу.
Контакт был установлен, встреча оговорена. Но разговор Рокотову не понравился, вернее, не само содержание их беседы (тут все прошло гладко), а голос и тон Кинкеля. Голос профессора дрожал, звучал то ли робко, то ли смущенно. В первое мгновение, когда Рокотов произнес слова пароля, человек на другом конце провода вообще замолчал, и у Леонида мелькнула мысль, что это не Кинкель, но потом, пробормотав извинения, Зигфрид сказал верный отзыв. Видимо, сначала он растерялся. Речь его прерывалась, будто кто-то или что-то мешало ему, а конец беседы Кинкель завершил такой быстрой скороговоркой и так поспешно повесил трубку, словно хотел поскорее закончить разговор.
В назначенное время Зигфрид на встречу не явился. Леонид подождал в кафе еще около часа, читая газету и потягивая «фендант» — легкое швейцарское вино, затем вышел и из уличного автомата позвонил профессору.
К телефону подошла госпожа Кинкель.
— Ох, простите ради бога, мсье Шардон! — дрожащим голосом воскликнула она. — Я ждала вашего звонка. Герберт не мог прийти: он заболел! Простите, пожалуйста! Мужу внезапно стало плохо, это у него бывает: камни в печени. Я вызвала врача, уложила Герберта в постель, у него были сильные боли, но сейчас ему немного легче. Он очень сожалеет, что так вышло, мсье Шардон, просит извинить его, но он не знал, куда вам позвонить, чтобы предупредить… Так неловко получилось!..
— Ну, что вы, мадам! — возразил Рокотов, сосредоточенно вслушиваясь не только в слова, а и в оттенки голоса собеседницы. — Сущий пустяк! Встретимся в другой раз. Герберту сейчас нужен полный покой, необходимые процедуры. Я понимаю, у меня тоже здоровье пошаливает. Если позволите, я позвоню вам завтра.
— Нет, нет, дорогой мсье Шардон! Приходите к нам сегодня… приходите вечером. Врач обещал быть скоро, он… назначит процедуры, а вечером вы можете прийти. — Голос запинался и вибрировал: госпожа Кинкель явно была в сильном волнении. — Герберт сейчас, правда, лежит, но к вечеру ему наверняка станет лучше — боли проходят у него обычно через два-три часа. Герберт говорит: пусть вас это не смущает, он будет очень рад повидать вас. Так что приходите, непременно приходите!
— Вы считаете, что это можно? Не причиню ли я беспокойства…
— Думаю, нет… Ну, загляните хоть на часок!
Если волнение собеседницы было вполне объяснимо, то это ее настойчивое приглашение навестить больного сегодня казалось странным. Поколебавшись секунду, Леонид сказал:
— Что ж, если мой визит будет необременительным, я обязательно загляну к вам на часок, не беспокойтесь, только на часок!
Слежку Рокотов засек еще на набережной, когда миновал лодочную станцию: за ним шел молодой, изысканно одетый щеголь с точено-красивым лицом. Леонид ускорил шаг, потом резко повернул назад, стал подниматься по лестницам. Франтик не отставал. «Да, — подумал Рокотов, — похоже, что началось: этот тип слонялся возле кафе, когда я поджидал Зигфрида. Нужно предупредить Фонтэна».
По пути в гостиницу, меняя направления, Леонид исподволь наблюдал за «хвостом». Тот будто пришился к нему. Шагая, Рокотов пытался отгадать, почему радист не явился. Болезнь, конечно, чепуха. Кинкель испугался? Не исключено, если судить по телефонному разговору. Но есть что-то другое, не только страх, наверняка есть! Ему запретили выходить на встречу? Это, пожалуй, поближе к истине. Запретил тот, кто ведет игру и от кого Кинкель зависит. Ну, ладно, допустим. Цель? Навязать ему, Рокотову, свою волю, поставить его в худшие, а себя в более выгодные условия… Значит, Кинкели не союзники.
Поднявшись к себе в номер, Леонид понаблюдал из окна, как «хвост» прошелся по тротуару мимо «Централь-Бельвю». Потом он исчез из поля зрения, видимо, где-то укрылся и держит под наблюдением входную дверь в отель. А Рокотову нужно непременно повидать Луи. Возможность обмануть агента имелась: если попасть через кухню ресторана в подсобные помещения, то их коридоры выведут к служебной двери во двор (Леонид проверил этот запасной выход, как всегда делал, в день вселения в «Централь-Бельвю»). Он позвонил Фонтэну, сказав, чтобы тот ждал его. А затем быстро, не обращая внимания на удивленные лица поваров, почти пробежал кухню, длинные коридоры подвалов и выскочил в тихий двор, тенистый от густой листвы деревьев. Укрывшись за штабелями порожних бочек и ящиков у входной двери, осмотрелся. Лощеного франта, что плелся за ним до гостиницы, не было видно.
Своей энергичной, размашистой походкой Леонид быстро миновал несколько соседних дворов и кружным путем вышел к отелю, где снимал номер Папаша. Удостоверившись еще раз, что слежки нет, Рокотов поднялся на второй этаж гостиницы, постучал в комнату Фонтана и рассказал ему, что случилось.
Луи не одобрил его решения пойти к Кинкелям, считая, что сперва следует выманить радиста из дома, а уж потом в зависимости от обстоятельств предпринимать другие действия. Насупившись, капрал дымил своей кривой трубочкой и ворчал. В сложившейся ситуации, говорил он, такой шаг опрометчив. Телефонный звонок представителя Центра, конечно, всполошил хозяев виллы. Луи готов держать пари, что они там приготовили хорошенький сюрприз! Зажав трубку в крепких белых зубах, Фонтэн язвительно цедил слова: мсье Шардон руководит операцией, ему, разумеется, виднее, как лучше поступить, он, Луи, выполнит все его указания, даже поможет попасть в лапы полиции, коли ему приспичило лезть на рожон…
Улыбаясь, Леонид похлопал Папашу ладонью по широкой спине.
— Веселый вы человек, Луи! Так уж и на рожон! Просто ваш вариант отпал, вернее, он не понравился нашим партнерам. Нужно принимать те правила игры, которые они там выбрали. Пока, во всяком случае. Главное, дорогой мой, сейчас — не подавать вида, что мы чем-то обеспокоены или что-то подозреваем.
Помолчав, Фонтэн согласился.
— Ладно, валяйте, — сказал он. — Только оттуда, если там все в порядке, вы мне позвоните. Я буду ждать у себя в гостинице. Ну, а если от вас звонка не будет, тогда… тогда с вами что-то стряслось, и мне нужно выручать вас.
— Нет, — возразил Леонид, — вам нельзя вмешиваться. Это приказ Центра. Вы очень нужны здесь, Луи. Каждый должен делать то, что ему поручено. Если от меня не будет звонка, значит, дело плохо. Тогда вы обязаны известить Москву, что на вилле лозаннского радиста провал. Что предпринимать в этом случае, Центр скажет. Возможно, дальнейшее проведение операции поручат вам. Это еще одна причина, почему вам самому нельзя ни во что вмешиваться. Условимся так: вы ждите моего звонка до девяти вечера, затем ждете еще час, и, если я не подам о себе знать, вы отошлете радиограмму в Центр, как договорились.
Фонтэн ткнул кулаком с трубкой в пиджак Рокотова:
— А ты мне нравишься!
Они крепко пожали друг другу руки и простились до вечера.
…Калитку Рокотову отворила Вера Сергеевна. Вероятно, ввиду ожидаемого прихода неизвестного человека (конечно, муж предупредил ее, что это представитель Центра) хозяйка была одета в темное, строгое платье, облегающее ее статную, полную фигуру, на ногах лакированные туфли-лодочки на высоком каблуке. Несмотря на то, что вечер был теплый, госпожа Кинкель зябко укрывала плечи и грудь пуховым платком. Она с растерянностью и недоумением рассматривала смуглого брюнета в элегантном костюме и белой сорочке с галстуком, который был копией того длиннорукого, проворного малого из энергосети, что приходил накануне.
— Моя фамилия Шардон. Я звонил господину профессору. Если не ошибаюсь, мадам Кинкель? Как себя чувствует ваш муж, может быть, его не стоит беспокоить?
Серые прозрачные глаза женщины смотрели на Леонида с откровенным испугом. В замешательстве она ступила в сторону, давая возможность гостю пройти, платок соскользнул с плеч и упал бы на землю, если бы гость не подхватил его на лету.
— Пожалуйста, мадам.
