— Это, — сказал лиценциат,{29} — полагаю, мистическая книга. Насколько я знаю, «Quadripartite» — первый труд по астрологии, во всяком случае, написанный на известном языке; и из него возникло немыслимое количество комментариев, парафраз, туманных аннотаций и всего прочего в том же роде. Он весом и авторитетен, поэтому и нашел дорогу во все современные языки.
— Что правда, то правда, — откликнулся цирюльник, — вначале эту книгу Меланхтон{30} перевел на латынь, а уж с его латыни она была переведена на английский язык. Однако я вижу тут другой вариант труда Птолемея, четыре книги, переведенные неким Джеймсом Уилсоном, а вот еще один, с пометками, Джеймса Ашмеда. Но скажите, господин лиценциат, о чем вон та книга? Я не могу прочитать название, ибо не знаю китайского языка.
— Вам необязательно его знать, — ответил священник, — она написана не по-китайски и даже не по-арабски, а на хорошем греческом и называется «Хриетологня». Очень необычная книга, потому и хранили ее необычно, ведь на самом деле ее автором был просвещенный и по-настоящему святой доктор Батлер,{31} епископ Даремский, который написал «Аналогию». Говорят, он принялся за сей труд, желая возразить астрологам, но закончил тем, что сам стал астрологом. А что там за переплетенные книги на задней полке?
Взяв свечу, цирюльник принялся внимательно разглядывать книги и вслух читать их названия.
— Вот «Избранные труды» некоего Порперия, или Борферия…
— Порфирия,{32} — перебил собеседника лиценциат. — Его я хорошо знаю, хотя не понимаю, поскольку он какой-то невразумительный. А в этой книге, озаглавленной «Любовь нимф», он представляет старика Гомера таким же фантастичным, как он сам. Все же его аллегории прелестны и весьма изобретательны. Перевод, я вижу, сделан Томасом Тейлором, знаменитым платоником, который, по слухам, в задней половине своего дома принес быка в жертву Юпитеру.
— А вот, — донесся из темного и пыльного угла голос цирюльника, — другие переводы того же Тейлора, который как будто был известным дубликатором античных текстов. Тут «Фрагменты из трудов античных пифагорейцев», «Диалоги» Платона, «Пропавшие труды Прокла»,{33} подписанные «Преемник». Скажите, господин лиценциат, откуда эти Преемники, потому что я не знаю ни одну семью с такой фамилией?
— Вы ошибаетесь, ошибаетесь, господин Николас, — не улыбаясь, ответил священник. — Этот Прокл был преемником Платона и последним звеном (как он говорил) в цени алхимиков. Хватит о нем. Я тут вижу «Триумфальную колесницу сурьмы» Василия Валентина, а еще «Anima Magica Abscondita» и «Lumen de Lumine» Томаса Вогена,{34} которого как алхимика называли Ирннеем Фнлалетом. А рядом «Триумф Философского камня», да еще «Comte de Cabalis». Все это, господин Николас, исключительные книги, их не так-то легко отыскать. Но пока я занят тут, вы не посмотрите вон тот большой том, ведь, несмотря на такой внушительный вид, он может оказаться интересным.
Пока цирюльник вытаскивал указанный фолиант из-под других бесчисленных книг меньшего размера, взгляд священника упал на том, который заставил его отложить «Lumen de Lumine».
— Бриллиант! Бриллиант! Господин Николас, — вскричал он так громко, что цирюльник оставил свои книги и поспешил к нему.
— Как этот бриллиант мог оказаться в комнате с обычными книгами?
— Не скажу, — ответил лиценциат, — что это в самом деле сверкающий и ни с чем не сравнимый бриллиант, или настоящий восточный жемчуг, или таинственный опал, но тем не менее у меня в руках самая замечательная из всех книг. В общем, это трактат Генриха Корнелиса Агриппы,{35} или гера Триппы, как называет его Рабле,[33] о «Тщете и изменчивости наук и искусств». По правде говоря, это liber jucundissimus,[34] и здесь много любопытного. Но все же принесите тот большой том и откройте его на столе.
Когда луч света упал на фолиант, оказалось, что это «De origine et usu Obeliscorum», автором которого был датчанин Зоега,{36} и священник принялся с большим интересом изучать его, ибо в нем было много отлично напечатанных изображений памятников. Тем временем он не произнес ни слова ни о книге, ни о памятниках; и хорошо бы, другие поступали также, ибо немногие могут рассуждать о подобных материях, да еще экспромтом.
Пока лиценциат рассматривал памятники, господин Николас тоже не скучал и наконец не выдержал:
— Господин священник, я тут нашел целую кучу интересных книг, все они рукописные и разрисованы всякими фигурами, но читаются легко, как печатный текст.
— Назовите их, — отозвался священник, — и мы решим, стоят ли они нашего внимания.
Цирюльник начат читать вслух:
— «Collectanea Chimica: Собрание редких и любопытных трудов по алхимии», «Процесс создания золота» мистера Ярдли, «Книга обязанностей и свойств призраков», «Ключ царя Соломона»…
Священник остановил его, пожелав посмотреть на книги. Он переворачивал страницы, восхищаясь печатями, магическими фигурами, таинственными иероглифами, колдовскими кругами, каббалистическими знаками и прочими чудесами чародейства, и вдруг из одной из книг выпала страничка, исписанная убористым каллиграфическим почерком.
— Что это? — спросил цирюльник, когда священник поднял листок бумаги и стал молча читать его.
— Здесь, господин цирюльник, — в конце концов произнес священник, — говорится о беседе с призраком, о том, как человек вызвал демона и говорил с ним. Положите его обратно в том Священной магии, откуда он выпал, а то у меня кровь стынет в жилах. А это что за книга?
— Это, — ответил цирюльник, — «Травы» Джерарда, здесь на каждой странице прекрасные изображения сладких и полезных трав. Сказать по правде, у меня такое ощущение, будто я попал в цветущий сад. Смотрите, вот веточка огуречника так и просится в руки, чтобы ее положили в чашу с вином (хорошо бы сейчас такую, а то от здешней ученой пыли у меня в горле пересохло). Боже мой, а вот и воловик, из которого мой сосед делает отличный сироп, вот тимьян, вербена, бальзам.
Не исключено, что господни Николас дочитал бы до конца Общую историю растений «от кедра, что растет в Ливане, до иссопа, вьющегося по стене», однако священник прервал его, сказав:
— Господин Николас, господин Николас, мы пришли сюда, чтобы посмотреть книги, а не слушать или произносить лекции, правда, я имею право на одну в сезон, но это привилегия для бакалавров и докторов. Поэтому, вместо лишних разговоров, не назовете ли, как главнокомандующий, еще несколько томов?
И цирюльник вновь вернулся к оставленной стопке книг.
— «Oriatrike, или Новые лекарства, или Новый подъем и прогресс философии и медицины, побеждающих болезни и удлиняющих жизнь».
— Остановитесь, — попросил лиценциат, — это как будто не совсем обычная книга. Кто ее написал?
— Некий Ван Гельмонт.{37}
— Есть лишь один Ван Гельмонт, чрезвычайно изобретательный и искусный врач. В его «Oriatrike» и «Триаде парадоксов» вы можете прочитать о неслыханных вещах, например, о Рождении Тартара в вине и Deliramenta Catarhi, что означает «Неистовства насморка». Однако продолжайте.
— «Открытия колдовства с приложением непристойной и кощунственной колдовской практики».
— А это, господин Николас, открытие шотландца, скажем, сенной сарай, в котором под самую крышу сложены заклинания, гороскопы, ведьмовские шабаши, некромантия и все прочее в том же духе.
— В таком сарае не очень-то поспишь в Вальпургиеву ночь.{38} Но вот книжка, которая мне нравится, «Предсказания» Нострадамуса,{39} уверен, ее совсем не страшно читать.
— Так-то так, сосед, — отозвался священник, — и все же не стоит этого делать, а то ведь вам тоже захочется что-нибудь предсказать, и вместо честного цирюльника появится лжепророк. Лучше прочитайте, как называется маленькая книжка, что вы держите в руках.
— «Открытый вход в закрытый дворец Короля».{40}
— Знаю, знаю, читал ее по-латыни, однако вход мне не показался открытым. Скорее, для Великого Делания здесь слишком много симпатичного тумана с добавлением мистических фигур. А что в сундуке, который вы открыли?
— Как мне кажется, — ответил господин Николас, — он заполнен магнетизмом, сомнамбулизмом и френологией.
— Да, вы правы, — подтвердил священник, проглядев пару книг. — И пусть они все остаются в сундуке, кроме, пожалуй, Сведенборга и Месмера.{41}
— Интересно, каким образом старая книжка под названием «Сциаграфия, или Искусство наложения теней» оказалась среди современных работ о магнетизме, месмеризме и сомнамбулизме? — спросил цирюльник, которому надо было бы стать инквизитором.
— Вряд ли мы смогли бы ответить на ваш вопрос о том, какие тени имеют отношение к столь серьезным и солидным книгам, однако я заметил, что в ней идет речь о песочных часах и она напечатана в семнадцатом веке, который можно назвать веком песочных часов, как наш век — веком стенных часов. А тут что? Клянусь могилой Вергилия,{42} это ведь Делрио о магии, и тоже на веленевой бумаге. Знаете, господин Николас, я искренне считаю, что это самые замечательные и познавательные шесть книг на земле, в которых есть всякого рода странные истории в самом приятном и искусном изложении. Поверьте мне, добрый старый Делрио{43} совсем не похож на современных бумагомарателей, которые тут ухватят, там ухватят, все смешают вместе и в результате получат винегрет, нет, он ученый человек, который, как говаривал небезызвестный извлекатель квинтэссенции,{44} все делает рассудительно и замечательно. Возьмите у меня книгу и аккуратненько положите ее на место, чтобы старина Делрио не заколдовал меня и не приклеил мои глаза к странице.
