Она тогда напомнила о своем, уже отвергнутом Сюркуфом, предложении купить корабль. Но король корсаров снова по-хорошему дал ей понять, чтобы она и не думала об этом.
— Чтобы пройти незамеченным или быстро покинуть Брест тому, кто очень спешит, такое судно, которое хорошо ловит ветер и держится на море, будет идеальным… особенно в трудных широтах Фромвера и Ируаза. Дальнейшее я беру на себя! Будьте спокойны, в нужное время идущий в Америку корабль будет.
Так как спорить было бессмысленно, Марианна удовлетворилась этим утверждением, и они разошлись, чтобы немного отдохнуть. Все время, пока продолжался этот длинный разговор, Марианна наблюдала за Жаном Ледрю, пытаясь прочитать по его малоподвижному лицу, излечился ли он наконец от любви разрушительной и роковой для обоих, которую он к ней питал. Она так и не смогла ничего определить, но моряк сам объяснил ей. Встав, чтобы надеть дождевик, он заявил, обращаясь как будто к Сюркуфу, а в действительности к молодой женщине:
— Вы вернетесь сами, капитан? Если я утром подниму паруса с отливом, мне надо попрощаться с Мари-Жанной! Откуда знать, сколько времени займет это дело, а моряку не подобает уходить в море, не поцеловав свою невесту.
Вместе с последними словами он лукаво подмигнул Марианне.
Это значило ясно как день: «Можете не беспокоиться! Между нами все кончено. В моей жизни теперь другая женщина…» Это ее так обрадовало, что она широко улыбнулась и крепко пожала мозолистую руку молодого человека. Окончательно успокоившись относительно их дальнейших отношений, она отправилась с Гракхом под непрерывным дождем в Брест.
С момента прибытия в этот большой военный порт она старалась не привлекать внимания. Гракх привел карету прямо к почтовой станции Семь Святых и оставил ее там. Карету брали напрокат, и она вернется в Париж с очередным путешественником. Затем, погрузив багаж на тачку, он и Марианна, скромно одетые, спустились к берегу возле замка, чтобы переправиться в Рекувранс. Этот путь, хорошо известный Марианне после пребывания у Никола, был гораздо короче дороги через мост и избавлял от необходимости идти по Пенфелю до Арсенала и миновать мрачные стены каторги и канатных мастерских.
Рыбак в синем колпаке обитателей Гульвана отложил в сторону сеть, которую он починял, и пропустил их на свою лодку. Погода стала почти хорошей в тот день. Холодный, но не очень сильный ветер надувал красные паруса направлявшихся к Гуле рыбачьих лодок и играл флагами на высоких круглых башнях замка. Во время переправы перевозчик на полном ходу вынужден был табанить веслами, чтобы пропустить большой баркас, буксировавший фрегат с убранными парусами, который надменно плыл в своем воинственном блеске. Под свистки надсмотрщиков гребцы баркаса с силой погружали весла в воду. Это были каторжники в красных куртках и колпаках. Некоторые носили зеленые колпаки «бессрочников», на которых, как и у «срочников», виднелись металлические бирки с регистрационным номером. И Марианна, сидя на грубой деревянной скамье, провожала их взглядом со странным чувством страха и отвращения. Галеры больше не существовали, но эти люди все-таки были галерниками, и Язон вскоре займет свое место среди них. Гракх решился вырвать ее из мрачной задумчивости.
— Да не смотрите на них, мадемуазель Марианна! От этого никакой радости вам не будет!
— Еще бы! — подал голос перевозчик, снова налегая на весла. — Это не зрелище для юной дамы! Только здесь каторжники делают все!
Те, что не заняты на погрузке кораблей, работают в канатной или парусной. Есть такие, что убирают мусор, а другие таскают ядра и бочки с порохом. Здесь только их и видишь, ей — богу!.. Вы их потом и Замечать не будете!
Но Марианна усомнилась, чтобы это было так, даже если бы она осталась здесь на десять лет.
Получив вознаграждение, добряк пожелал им доброй ночи и заверил, что он всегда к их услугам.
— Меня зовут Конан, — добавил он. — Только кликните с этой скалы, и я буду тут.
Сопровождаемая Гракхом, который нес на плече чемодан, и мальчишкой, тащившим две дорожные сумки, Марианна углубилась в крутые улочки Рекувранса, направляясь к башне Мот — Танги. Уже больше года прошло после ее отъезда в дилижансе из Бреста, но она находила дорогу так же легко, словно уезжала неделю назад.
С первого же взгляда она узнала, недалеко от башни, маленький домик Никола с гранитным фундаментом, белыми стенами, высоким треугольным слуховым окном и небольшим садом с увядшими цветами. Ничто не изменилось. Так же, впрочем, как и г-жа Легильвинек, соседка, которая долгие годы вела хозяйство тайного агента, даже не подозревая о его подлинной деятельности.
Когда Марианна и ее эскорт оказались в поле ее зрения, предупрежденная письмом достойная женщина появилась из дома с распростертыми объятиями и радостью на ее немного мужеподобном удлиненном лице, обрамленном удивительного фасона чепцом, традиционным для женщин из Пон-Круа, своеобразным менгиром из кружев, крепко завязанным под подбородком. И обе женщины обнялись и залились слезами, вспомнив о хорошем человеке, который однажды уже свел их вместе.
Странное ощущение, что она вернулась в отчий дом, охватило Марианну, когда она перешагнула порог. Старая, хорошо натертая воском мебель, блестящая медная посуда, коллекция трубок, маленькие статуэтки Семи Святых на полочке, старые книги и подвешенная к балке низкого потолка маленькая галера, вставленная в широкогорлую бутылку, — все эти предметы были ей знакомы и близки. Она чувствовала себя здесь даже более уютно, чем в восстановленной роскоши особняка д'Ассельна, проводя время прогуливаясь по опустевшему саду, когда была хорошая погода, или наблюдая за рейдом и набережной Пенфеля.
Ей оставалось только ожидать, раз вопрос о корабле был раз и навсегда решен Сюркуфом. Гракху, которого она без околичностей представила как своего юного слугу, нечего было делать в таком маленьком доме. И каждый день он уходил в город, слоняясь вокруг каторги и в бедных кварталах Керавеля, чьи лачуги и кривые улочки протянулись между богатой торговой Сиамской улицей и суровыми стенами узилища. А Марианна, кроме тех часов, когда г-жа Легильвинек усаживалась против нее у огня и занималась вязанием, довольствовалась компанией кошки, любившей спать, свернувшись калачиком, у ее ног.
Время словно остановилось. Уже начался декабрь, и грозные бури будоражили серую воду рейда до самого Гуле. Вечерами, когда ветер завывал с большей яростью, чем обычно, г-жа Легильвинек откладывала вязанье и бралась за четки, бесшумно перебирая их и мысленно благословляя рыбаков и моряков, находящихся в опасности в море.
