Учение об оправдании верой, об абсолютной невозможности для человека собственными усилиями добиться спасения, – этот центральный пункт Лютеровской догматики, – занимает и у Кальвина выдающееся место. Как известно, учение это возникло как протест против католического учения о добрых делах, под которыми разумели почти исключительно дела внешнего благочестия. Лютер ополчился против крайностей этой теории, поведшей к гнусной торговле индульгенциями. Он доказывал, что добрых дел недостаточно, что спасти человека может только вера, одна вера в искупительный подвиг Христа, причем, однако, полагал, что и сама вера является в человеке только вследствие Божьей благодати. Это учение, найденное им в сочинениях св. Августина и уже заключающее зачатки предопределения, германский реформатор старается все-таки примирить со свободной волей человека. Кальвин и тут идет гораздо дальше. С беспощадной логикой он доказывает, что если вера есть лишь действие благодати, если человек сам, без Божественной помощи, не может спастись, то из этого следует, что и спасение, и не спасение его зависит исключительно от Божественной воли, что свободы воли нет и не может быть, что допускать последнюю – значит ставить Бога в зависимость от человека. Человек существует лишь для прославления величия Бога, который одних, для возвеличения своего милосердия, предопределяет к спасению, других – для возвеличения своей справедливости – к проклятию. Чтобы исключить всякую мысль о свободе человеческой воли, Кальвин с особенной силой подчеркивает, что под этим предопределением не следует понимать лишь то, что Бог наперед знает все человеческие дела. Спасение не зависит также от одной только веры. Истинно верующим может быть лишь тот, кто “избран”. Подобно тому, как Бог, не обращая внимания на заслуги, руководствуясь своей вечною, неизменною, непостижимою для нас волей, одних избирает для спасения, точно так же он осуждает других – “еще раньше, чем они совершили что-либо хорошее или дурное” – на вечное проклятие. И при этом Он не ограничивается в отношении этих заранее осужденных одним только попустительством зла – Он сам ожесточает их сердца, толкает их ко злу. Дьявол, который творит зло лишь с разрешения Бога, может только мучить избранного, но не победить его. Божественная воля не знает перемен и колебаний. Кто раз был записан в книгу жизни, тот не может быть вычеркнут из нее; кто владеет Божественной благодатью, тот никогда не утратит ее, несмотря на все свои заблуждения. Только для избранного имеет значение молитва, вера, страх Божий. Тот же, кто записан в книгу смерти, остается неизменным “сосудом гнева Божия”, и все, даже его добрые дела, ведет его к проклятию. Его добродетели, его вера – призрачны, спасение для него невозможно.
Это учение о божественном предопределении представляет излюбленный догмат реформатора, фундамент, на котором построена вся его система. На нем основано и его понимание всех остальных догматов христианства – учение об искупительном подвиге Спасителя, о первородном грехе и др. Толкование таинства причащения, в котором Кальвин также расходится как с Лютером, так и с Цвингли, представляет лишь применение того же основного догмата. Основываясь на словах Спасителя: “сие есть тело Мое” (хлеб), “сие есть кровь Моя” (вино), Лютер проповедовал реальное присутствие Христа в евхаристии; Цвингли, напротив, утверждал, что в данном случае слово “есть” значит “знаменует”, и потому признал за причащением лишь символическое значение. Кальвин стоит на точке зрения, средней между Лютером и Цвингли. По его учению, приобщающемуся сообщается Божественная благодать, духовная субстанция Христа, но лишь в том случае, если он принадлежит к “избранным”.
Это мрачное учение, отвергающее свободу воли, отнимающее у “осужденного” всякую надежду, делающее человека бессмысленной игрушкой непонятной ему высшей воли, по временам внушало “содрогание” и самому провозвестнику его. Он не мог не понимать, что, отнимая у человека возможность путем нравственного самоусовершенствования добиваться вечного спасения, он этим самым открывает полный произвол человеческим страстям. Поэтому реформатор старается отвратить грозящую опасность. По его учению, человек не должен проникать в тайны божественных решений; он не может знать, принадлежит он к числу избранных или отверженных, и должен поэтому ревностно заботиться о том, чтобы по своему поведению оказаться достойным избрания. Необходимо отклонять от себя как опасное искушение всякое сомнение в своем конечном спасении и следовать по тому пути, который указал нам Господь в своем законе. “Человек падает, – говорит Кальвин, – потому что так постановлено свыше, но грешит он по своей вине”.
Учение Кальвина о церкви связано с этим догматом о предопределении. Истинная церковь состоит только из избранных, но так как в этой жизни нельзя знать, кто избран, то к ней должны принадлежать все люди. Эта видимая церковь служит как бы внешней оболочкой для невидимой церкви избранных. Принадлежность к ней необходима, “вне ее нет спасения, нет прощения грехов”, разрыв равносилен отречению от Бога и Христа. В этой видимой церкви должна господствовать величайшая чистота нравов. У верующего должна быть одна забота – спасение души; всякие другие земные желания греховны. Церковь должна заботиться о спасении своих членов; она имеет не только право, но и обязанность следить за ними как в общественной, так и в частной их жизни, и строго наказывать всех непокорных, причем важнейшим дисциплинарным средством должно служить отлучение от церкви.
Но, спрашивается, в чьих же руках должна сосредоточиться эта воспитательная и наказующая власть церкви, кого Кальвин делает ее носителями и органами?
Учение о церкви представляет одну из важнейших сторон его системы. Отвергая церковную традицию, признавая единственным источником и нормою веры, единственным авторитетом Библию, доступную всякому верующему, он этим самым признает за последним такую компетентность в делах веры, которая неизбежно должна вести к демократической организации церковной власти. Действительно, в теории Кальвин решительно высказывается в пользу последней. Церковная власть принадлежит самой церкви, то есть всем членам, из которых она состоит. Каждая община должна пользоваться самоуправлением в делах веры; она сама организует свое церковное управление, сама охраняет свою веру. Таков был теоретический взгляд Кальвина, высказанный им в “Христианской институции”. На практике же, когда ему пришлось реализовать свои идеи в Женеве, это самоуправление общины сделалось довольно призрачным. Кальвин и по особенностям своей натуры, и по убеждениям – аристократ. Само учение о предопределении отличается аристократическим характером. По этому учению, только немногие избраны Богом для спасения; эти избранники, в своем роде аристократы духа, теряются среди массы осужденных, отверженных. Эти-то аристократические симпатии вытесняют на практике первоначальный демократический элемент в устройстве церкви. Носителями церковной власти являются проповедники или пасторы. Правда, они избираются общиной, но предлагают их другие проповедники, которым принадлежит и решающий голос, так что, в сущности, выборы остаются в руках немногих. Мы увидим впоследствии, каким аристократическим характером отличалось то политическое устройство, которое он ввел в свободной женевской общине.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
