– Я обращусь к полицейскому руководству. В крайнем случае – обеспечим постовых на проспекте оружием за счет Ордена. – Капеллан выпрямился и заложил руки за спину. – А пока – позвольте поблагодарить вас за безупречную службу, любезный. Я непременно напишу рапорт. Медаль обещать не могу, но денежная премия…
– Так это не меня надо благодарить, ваше преподобие. – Городовой отступил чуть в сторону. – Вот он – ваш герой. Взял саблю – и жабу, значится… того.
– Жабу? Одной саблей? – недоверчиво отозвался капеллан.
Теперь он смотрел на меня – так, будто за каждой из линз очков у него был спрятан крохотный, но очень мощный рентгеновский аппарат. На мгновение я даже успел пожалеть, что вообще пришел сюда.
Привычкой избегать лишнего внимания я обзавелся давным-давно – и она редко оказывалась лишней.
– Правду говорю, ваше преподобие! Разве ж я буду врать? Пока меня жаба сожрать пыталась, – городовой для пущей убедительности потряс в воздухе окровавленным рукавом, – он сабельку мою подхватил – и давай вокруг гадины плясать, пока та и не померла.
– Вон оно как… Выходит, непростой ты парень, господин гимназист, – задумчиво проговорил капеллан.
– Как есть непростой, ваше преподобие. – Городовой легонько похлопал меня по плечу. – Его бы испытать – может, какой Талант в нем окажется?
– Может, и окажется. – Капеллан сдержанно улыбнулся. – А может… Отвага – сама по себе талант, любезные. И немалый… Как тебя звать, воин?
– Владимир, – ответил я. – Владимир Волков, ваше преподобие.
– Вот что я тебе скажу, Владимир Волков. Парень ты боевой – сразу видно. Такие всегда и везде нужны. Хоть с Талантом, хоть без. А нам – особенно… Времена для Ордена нынче тяжкие, сам понимаешь. Так что если надумаешь, – капеллан залез в нагрудный карман и вытащил небольшой картонный прямоугольничек, – то вот тут телефонный номер. Или заходи к нам на Галерную. Будешь в юнкерское поступать – замолвлю за тебя словечко. А ежели пожелаешь в солдаты, вольноопределяющимся, – это мы тебя хоть завтра возьмем… Но я бы не советовал. – Капеллан едва заметно усмехнулся. – Все-таки образование – дело первостепенное, а служба от такого молодца точно никуда не денется.
– Бери! – Городовой зачем-то толкнул меня под локоть, будто я мог отказаться от такой милости. – Орден два раза не предлагает!
Не то чтобы я собирался бегом бежать вербоваться в солдаты или поступать в военное училище – но визитка явно меня ни к чему не обязывала. Впрочем, как и капеллана: вполне возможно, жест с его стороны был исключительно проявлением вежливости, и всерьез участвовать в судьбе бравого – а может, и просто сверх меры везучего – гимназиста никто не собирался.
Будто у Ордена нет работы поважнее, чем возиться с не нюхавшими пороху пацанами.
– Благодарю, ваше преподобие. – Я убрал визитку в карман кителя. – Может быть, еще увидимся.
– Очень на это надеюсь, Владимир. А теперь, любезные, прошу меня простить. – Капеллан чуть склонил голову. – Служба не терпит.
От рукопожатия он воздержался – то ли мы с городовым не вышли сословием, то ли подобное вообще было не принято в этом мире. Так или иначе, разговор явно завершился, и нам всем оставалось только прогуляться обратно до проспекта. Капеллан бодро ускакал вперед – так, будто прекрасно видел даже в темноте. А мы с городовым чуть отстали – я даже чуть замедлил шаг, чтобы старик ненароком не запнулся об какое-нибудь вросшее в землю надгробие.
– Владимир, значит, – негромко проговорил он. – У меня сына старшего так же зовут… Звали. Погиб в четвертом году в Порт-Артуре. Снарядом убило.
Ага. Значит, русско-японская в этом мире тоже была. Помнил я Порт-Артур – еще как помнил. И снаряды, и пулеметы, и штыковые атаки… Как только цел остался. Впрочем, здесь-то как раз все могло случиться и по-другому: император Александр не зря назывался Миротворцем – в войну без повода не лез, даже после всех армейских реформ. Но если уж закусился с японцами – значит, так, что клочки летели. С искрами вместе.
Мог победить? Еще как мог.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Хороший парень был… На тебя похож чем-то, только постарше. – Городовой крякнул и полез в карман кителя – наверное, за папиросами. – Видать, судьба у него такая, солдатская. У нас, Владимир, вся семья из служивых. Средний на Кавказе сейчас, уж целого фельдфебеля дали, да еще и с медалью. А младшенький, Алешка, – в кадетском корпусе.
Я молча кивнул – никакого другого вмешательства в диалог от меня, похоже, не требовалось. Городовой словно беседовал сам с собой, и слушать его было и вовсе не обязательно… Но я все равно слушал. И не потому, что рассказ про семью оказался таким уж интересным, – просто на большее измученного разума уже не хватало.
Слишком уж много событий вместил сегодняшний день… да еще и в двух мирах. Слишком сильно этот Петербург отличался от того, который я знал и помнил, – при всем внешнем сходстве. Прорывы, выползающие из них разномастные и разнокалиберные твари, таинственные капелланы из Ордена Святого Георгия, наделенные даром зашивать прорехи в реальности, аристократы с магическим талантом прожигать взглядом шведские фрегаты – и наверняка перечень непривычных странностей на этом не заканчивался, а только лишь начинался.
И поэтому мой уставший разум упрямо выталкивал все чуждое и цеплялся за простые и понятные вещи.
– А сам я, значит, отставной зауряд-прапорщик Восьмого гренадерского московского полка, – оттарабанил городовой, будто по бумажке прочитал. – Игнатов Степан Васильевич.
Я пожал протянутую руку – широкую и еще не по-стариковски крепкую. Мой новый знакомый уже давно снял унтер-офицерские погоны, но ни сил, ни воинской удали, похоже, не утратил – судя по тому, как лихо бросился на жабу с одним наганом.
– Давно из полку в отставку вышел, лет пятнадцать уж прошло, – продолжил он. – Но службу государеву исправно несу – и буду нести, покуда силенки есть.
– Вам силенок не занимать, Степан Василич, – улыбнулся я. – На троих молодых хватит.
– Да если бы так, Владимир. Руки еще работу свою помнят – да глаза подводят. И ногу все чаще прихватывает. Весной и летом еще ничего, а как осень – так хоть ложись помирай. – Степан Васильевич протяжно вздохнул и чуть замедлил шаг. – Видать, осколок шевелится. Еще с турецкой войны прямо над коленом застрял. На Дунае тогда прилетело… Доктора заштопали, а доставать не стали. Сказали – хуже будет… Уж тридцать лет прошло – а все никак покою не дает, зараза такая.
Степан Васильевич чиркнул спичкой и через мгновение выпустил целый клуб сизого дыма. Я тоже встал на месте: до ограды оставалось каких-то два десятка шагов, и все же не хотелось оставлять старика на кладбище одного – да еще и раненого. Похоже, прокушенная жабой рука не слишком-то его беспокоила, хотя и выглядела жутковато.
– Вам бы к доктору, Степан Василич. – Я указал на перемазанный кровью рукав кителя. – Перевязать. Или лекарств каких.
– Это? Да ерунда, если кость цела – дырка сама зарастет. Жаба не ядовитая… Вот если упырь цапнет – там да, месяц маяться будешь, а то и вовсе гангрена пойдет. – Степан Васильевич пыхнул в темноте папиросой. – А ты меня по имени-отчеству не величай, Владимир – не привык я к такому. Лучше дядькой Степаном зови, как все тут.
– Как скажешь, дядька Степан, – отозвался я. – Но за рукой все-таки приглядывай. Сляжешь – кто нас от жаб защитит?
– Да уж есть кому, я погляжу. – Старик негромко рассмеялся. – Ладно уж. Беги домой, Владимир, нечего тебе тут со мной на кладбище торчать.
Я не стал возражать – и двинулся к калитке, а за ней обратно к обломкам трамвая. Солдаты уже успели убрать крупные куски и даже увезти тушу жабы – видимо, как-то подняли в грузовик. Прохожие давно разошлись, и о недавнем побоище напоминала только здоровенная лужа темной жижи и разбросанные повсюду деревянные щепки. Спасенная мною из трамвая девчонка, конечно, тоже не стала меня дожидаться – от нее и след простыл. Но там, где я ее оставил, на асфальте что-то белело.
