Праведники, скорбя о близких, будут в раю терзаться во сто крат горше, нежели грешники в геенне! И так пребудет во веки веков…
— Кошмар… — только и смог выдавить потрясенный Огюст.
— Это не моя идея. Так писал Николай Федоров, заложивший основы нашего проекта. Он был уверен, что печального итога можно избежать. Для этого надо не ждать Страшного Суда, но самим воскресить своих Отцов! Да, так и писал: Отцов. Матерей он не рассматривал. Что поделать: дикие нравы, издержки воспитания… Простите, я отвлекся. Федоров предлагал собрать атомы, из которых состояли тела живших ранее, и сложить их заново. Но сбор атомов — занятие архитрудоемкое, а главное, бессмысленное. Тела — не проблема. Главное, извлечь из прошлого волновые матрицы людей.
— И женщин тоже?
— Всех! Структуру личности, память, генокод. Если угодно — душу. Этим мы и занимаемся…
Они не боги, понял Шевалье с болезненной остротой. Не ангелы. И не демоны. Они не всеведущи. Эминент легко обманул их своей ложной смертью. Они не всемогущи. Переговорщик умоляет его, Огюста Шевалье, «троглодита» из глубины веков, о помощи. Всеблаги ли они? Вряд ли. Даже если намерения у потомков самые благородные… Революции часто заканчиваются гильотиной и расстрелами. Насколько потомки мудрее нас?
Все ли они учли?
Ему чисто по‑человечески был симпатичен Переговорщик, бросивший работу, чтобы слетать к рожающей жене. Веселый ангел-лаборант, спасший Огюсту жизнь — и не унывающий, даже получив нагоняй от начальства. Пожалуй, он бы хотел видеть их среди своих друзей. И если фон Книгге, лжец и убийца Галуа, отказался от сотрудничества…
— …умоляю! Если вы встретите фон Книгге — раскройте ему глаза! Он умный человек, он поймет. Темпорал может открыться вновь. Мы не держим на него зла, мы открыты к контактам…
— Если фон Книгге меня встретит, — вздохнул Огюст, — он, скорее всего, постарается меня прикончить. Тем не менее, если случай сведет нас, я передам ему ваши слова.
— Ну а вы, вы сами?! Что вы решили?
— Не знаю. Мне стыдно признаться, но я боюсь. Боюсь сделать ошибку!
— У нас нет времени!
Рукопись Галуа, вспомнил Огюст. Je n’ai pas le temps. У меня нет времени…
— Поймите меня правильно.
— Канал истончается…
— Мне нужно подумать.
— Я буду ждать вашего ответа!.. Мы будем ждать!..
4
— …Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге…
Имя, произнесенное там, где нет ни времени, ни пространства, ни материи; где безраздельно царствует один лишь Эфир. Имя, повторенное дважды и трижды. Твое имя! Даже будучи при смерти, Посвященный слышит зов.
И решает, что делать дальше.
Эминент не колебался ни секунды. Пусть телом он угасает в четырех стенах, не в силах выйти на улицу. Пусть! Дух его по‑прежнему свободен. Ухватившись за имя, долетевшее из вышних сфер, как за нить Ариадны, фон Книгге устремился прочь — из бренной плоти, из ноябрьской Москвы. Тонкий мир сомкнулся вокруг, закружил, увлекая в глубины безвременья. Наверное, стоило бы превратить унизительное кувыркание в плавное скольжение, внеся толику Порядка в окружавший Хаос.
Но он экономил силы.
Покинутое тело расслабилось, лежа на кровати, задышало ровнее. Разгладились черты лица. А там, в невидимой дали, нить-имя натянулась, дрожа от напряжения. Барон ощутил себя отчаянно бьющейся форелью, которую подтягивает к берегу умелый рыбак. Накатила злость, и фон Книгге усмехнулся, помолодев душой.
Это мы еще посмотрим, кто тут рыба!
В зыбком хаосе проступила двойная спираль — снежный вихрь бушевал впереди. Путеводная нить вела в крутящуюся мглу, но эфирное течение сносило Эминента в сторону. Значит, придется поднапрячься.
— …Огюст? Огюст Шевалье?!
Окрик застал Огюста врасплох. Скользя во вселенском «штопоре», он завертел головой, высматривая источник зова. В той стороне, где бурлило Настоящее, темный силуэт раздвигал витки спирали Механизма Времени.
«Тысяча чертей! Да я здесь не один…»
Натужно заскрежетали шестерни. Вращение замедлилось. Мигом позже, в облаке искрящейся ледяной пыли, взору Шевалье явилась птица-тройка — крылатая упряжка. Три черных лебедя, клекоча по‑орлиному, несли золоченую гондолу с загнутым носом. Коренник зло косил на Огюста налитым кровью глазом. А в гондоле, крепко сжимая вожжи, стоял…
— Эминент?!
— Я тот, кого вы звали.
— Я? Звал?!
Огюста понесло на тройку, нервно хлопающую крыльями. Молодой человек задергался, пытаясь избежать столкновения. Его мотнуло из стороны в сторону, шваркнуло о вращающуюся «стену». Зубцы снежинок обожгли спину резкой болью. Шевалье заорал, и гондола пронеслась мимо, обдав его ветром — неожиданно теплым, с запахом курятника.
Огюст закашлялся, выплевывая черный пух, набившийся в рот. Кувыркаясь в спирали, он видел: Эминент разворачивает упряжку.
— Да стойте же, Шевалье!
В ответ молодой человек бешено заработал руками и ногами, как пловец, сражающийся с бурным течением реки. Прочь, скорее прочь! «У меня нет тела! — пришла на ум спасительная мысль. — Это все лишь видимость! Он ничего не может мне сделать. Или может?!»
Узнать ответ на практике Огюст не стремился.
— Остановитесь! Нам надо поговорить…
«Ага, как же! Что‑то многим я понадобился для задушевной беседы!»
Взмахи аспидных крыльев приближались. Хлопанье оглушало; длинные шеи змеями тянулись к Огюсту. Из разинутых клювов изверглось горячее, смрадное шипение. В ушах рос хрустальный звон, от него пухла голова. В мозгу сработала тайная заслонка — предохранительный клапан в паровом котле, — и наружу, зерном из прохудившегося мешка, посыпались…
Говорят, перед смертью человек успевает вспомнить всю свою жизнь. Один раз Огюст уже умирал, но тогда все было иначе. Сейчас же он просто фонтанировал картинами-воспоминаниями. Клубясь вокруг, они создавали подобие реальности. Кладбище Монпарнас, толпа у гроба Галуа. «Во имя будущего!.. Трудовой Пари-и-иж!..» Мраморный ангел. «Вам налево, сэр!..» Свет наверху темной лестницы. Неторопливо спускается кто‑то — человек, который сейчас догоняет его в буране.
«Нашего врага зовут Эрстед. Андерс Сандэ Эрстед…»
Кабачок «Крит». Альфред Галуа склонился над листом картона. «Сколько стоит ваш рисунок?..» Огонь чужого тела. Бриджит светится падающей звездой. Сабельный клинок входит в живот. Качается под ногами палуба «Клоринды». «За борт бесов!» Рвется туманный кокон.
В глаза бьет солнце.
Ницца. Дым вонючих «папелито», шелест карт. «Мсье Эрстед, я ничего не смыслю в юриспруденции!» Тряский дилижанс. Булыжник мостовых. Кружат в небе голуби.
«Эминент в Петербурге!»
Экипаж скачет на ухабах, лязгают зубы. Стонет Торвен. «Добро пожаловать в Ключи, господа!» Приезд брата хозяина усадьбы. С ним — по европейской моде одетый азиат. Взгляд узких, внимательных глаз задерживается на Шевалье.
«Вы его знаете, мсье Эрстед?» — «Держите с ним ухо востро, Огюст…»
— Стойте! Это генерал Чжоу! Это — смерть…
Буран взвихрился, отсекая Шевалье от дьявольской гондолы, укутал белым саваном. И отступил, оставив в центре пустого пространства. По обмороженному лицу текли слезы. В пяти шагах плясала белая мгла.
«Я в оке снежного тайфуна. Что‑то
