Последовала пауза. Грант пристально глядел на Саттертвайта:
— Он говорил мне правду, понимаешь, но хотел, чтобы я считал, что он лжет. Он пытался сделать вид, что водит меня за нос, как все мы умеем.
— Зачем ему хотеть, чтобы вы считали, что он лжет?
— Потому что, если в действительности не существует разницы между ним и Уэнди Холландером, у меня нет причин поддерживать его.
— Вы в самом деле считаете, что разницы нет?
— Говард Брюстер имеет способности проявить себя демагогом. Холландер нет. В этом яркое отличие, Билл. И именно поэтому я не откликнусь на вашу просьбу — его просьбу. — Грант поднялся. — Я собираюсь бороться с этим как публично, так и как частное лицо, Билл. Любым известным мне способом. Я уже начал, дав вам некоторую информацию для размышления.
Саттертвайт пошел к двери, почти испытывая облегчение. Он сделал знак вооруженному эскорту в коридоре и вышел к ожидающему серому седану. По пути к зданию исполнительного комитета он сидел на заднем сиденье, поддерживая голову, как будто она весила не меньше полутонны.
Предостережения Гранта вновь всплыли в памяти. Брюстер действительно слишком грубо рвался вперед. «Après moi le déeluge».[28] По существу, его аргументация сводилась к этому.
По мнению Гранта, следовало логически продолжить эту мысль. Начать с предпосылок, взглянуть на факты и прийти к выводу, что Брюстер в действительности имеет в виду «L'etat c'est moi».[29]
Саттертвайт закрыл глаза. Все завертелось. Он всегда был верным подданным. Даже когда спорил с Брюстером, он играл роль лояльной оппозиции. Он никогда не причислял себя к противникам Брюстера и никогда публично не расходился во мнениях с президентом.
Внезапно он почувствовал, что оказался между двух огней.
«Нет, — резко одернул он себя. — Можно отнести на счет моей усталости то, что я позволил Гранту сыграть на моих сомнениях. Это нелепо. Допустим, что это правда. Тогда по-прежнему остается выбор: Брюстер или Холландер. И выбор по-прежнему ясен».
Саттертвайт работал у Брюстера достаточно долго, чтобы изучить его. Он наблюдал за Холландером на протяжении всего этого времени, и, несмотря на амбиции Брюстера, этих двух людей было трудно сравнивать. Брюстер обладал внешностью и разумом. Холландер не имел ни того, ни другого.
Саттертвайт вышел из машины и решительно отправился на совет.
15:15, северо-африканское время.
Лайм сидел в баре, потягивая ликер и неуклюже ухаживая за блондинкой. Его кепка была заломлена скорее лихо, чем щегольски.
— Эй, хозяин, — в его рычащем голосе слышалось крайнее раздражение американского туриста. Блондинка развязно улыбнулась ему, но Лайм не смотрел на нее; он яростно крутил головой, пытаясь определить, где бармен Бино. — Эй, давай сюда закуску — стаканы полные, чего ты там копаешься?
Углом зрения он не выпускал из вида Бенъюсефа Бен Крима, вошедшего в дверь и пересекавшего комнату. Крупный мужчина, полный, но не жирный, слегка прихрамывающий.
Агент ЦРУ Джильямс обратился с просьбой к блондинке, и она купила джинсы «Ливайс», гавайскую рубашку кричащей расцветки, яхтсменскую кепку с вышитым золотым якорем. Лайм обеспечил остальное: облик легкомысленного и падкого на развлечения американца, празднующего недельный отпуск после работы в нефтяной компании в Сахаре.
Бен Крим поймал взгляд Бино, и Лайм увидел, как Бино осторожно кивнул. Бен Крим нетерпеливо ждал, пока Бино смещает напитки.
Лайм поднялся, едва не уронив стул, попрощался с блондинкой и, шатаясь, пошел в сторону двери, как будто направляясь в туалет, расположенный снаружи.
Бен Крим повернулся, чтобы выйти в дверь, и Лайму удалось столкнуться с ним.
— Черт. — В голосе Лайма послышался нарастающий гнев, но после того, как он бросил еще один взгляд на внушительную фигуру Бен Крима, выражение его лица изменилось, и он изобразил заискивающую улыбку.
— Эй, друг, я извиняюсь. Эти дороги сущее убийство. Рад видеть тебя, старина.
Говоря, он пьяно цеплялся за куртку Бен Крима. Араб рассматривал его со скрытым отвращением, а Лайм протиснулся в дверь, скатился с лестницы, качаясь, завернул за угол и ввалился в кабину туалета.
Сквозь щели в стене у него была возможность наблюдать за ограниченным пространством от стены бара до дороги, пирсом, лодками и стоящим рядом аэропланом. Он видел, как Бен Крим неторопливо прошел на пирс, перенося большую часть веса тела на левую ногу и волоча правую. Через некоторое время появился Бино и последовал за Бен Кримом. Из черного «Ситроена 2CV», который стоял около пристани, вылез человек, и Бино сделал вид, что изучает его летное удостоверение, — Лайм решил, что они занимались именно этим. Наконец из кармана Бен Крима был извлечен конверт, и Бен Крим отсчитал деньги. Бино еще раз пересчитал их и засунул себе в карман штанов. Затем он проводил обоих мужчин вниз, к месту, где были привязаны шлюпки. Бен Крим скрылся из вида.
Когда Лайм шатаясь выбрался из туалета, они гребли в сторону «Каталины». Он мельком взглянул на них, громыхая, вошел в дверь бара. Спотыкаясь, поднялся по лестнице № оказался внутри.
Он принял нормальный вид и проследил из-за занавески, как Бен Крим и пилот поднялись-в самолет, после чего Бино начал грести обратно к пирсу. Лайм подошел к столу, снял яхтсменскую кепку и протянул ее блондинке со словами:
— Спасибо, ты отлично справилась.
— Парень, не слишком ли быстро ты протрезвел? — Она улыбнулась, в этот раз искренне, и у нее получилось довольно мило. — А все-таки что все это значило?
— Мне нужен был предлог, чтобы столкнуться с ним.
— Чтобы обшарить его карманы?
— Совсем наоборот, — ответил Лайм. Он сделал два шага к центру комнаты и выглянул за дверь. Двигатели «Каталины» зафыркали, разогреваясь, и он увидел, как ширококрылый самолет оторвался от бакена, повернулся и двинулся по воде.
Он проводил Бино в носовую каюту катера. Шед Хилл и два агента, сидевшие там, пили кофе. Хилл обратился к Бино:
— Ты очень хорошо все проделал.
— Теперь я могу получить деньги?
— Пусть они будут у него, — сказал Лайм. — Оставь с ним двух человек, пока все не закончится. — Он взглянул на камеру Хилла. — Удалось сделать снимки?
— Думаю, да.
Они могли потребоваться позднее, чтобы установить личность пилота Бен Крима, если дела обернутся плохо. Лайму не удалось хорошо рассмотреть этого человека. Для Корби он был слишком мал и бледен, но это и не должен был быть Корби.
Хилл поправил кепку и зевнул.
— Мне кажется, пора возвращаться в Алжир.
Когда они подошли к спрятанным за баром машинам, мигал сигнал двусторонней связи. Лайм залез внутрь, выдернул микрофон и поднес его ко рту.
— Лайм слушает.
— Говорит Джильямс. Он еще не добрался туда?
— Он уже взлетел. Вы улавливаете сигнал его датчика?
— Он не сдвинулся ни на дюйм.
— Это тот, который находится в лодке. Их было два. Он улетел на самолете.
— Я знаю. Но сигналы должны разойтись, если он двигается. У меня же по-прежнему один сигнал. Остающийся неподвижным. — Голос Джильямса, доносившийся из динамика щитка, едва прорывался сквозь настойчивый треск.
— О, черт! — воскликнул Хилл. — Вероятно, тот, который в самолете, неисправен. Это моя вина — я должен был их проверить.
Не сводя взгляда с Хилла, Лайм произнес в микрофон:
— Джильямс, переключи ваши триангуляторы на семнадцать тысяч. Один семь ноль ноль, нашли его?
— Один семь ноль ноль. Подожди минутку.
Шед Хилл удивленно посматривал на Лайма.
Голос Джильямса:
— Порядок, мы уловили импульс. Хотя он кажется очень слабым.
— Датчик маленький и находится внутри самолета — вокруг него полно металла. Он достаточно силен, чтобы следить за ним?
— Я полагаю, да, если мы будем находиться достаточно близко.
— Тогда поднимите ваш самолет в воздух.
— Он уже в воздухе.
— Отлично. Мы возвращаемся в Алжир. Ждите нас через полчаса. Держите наготове «Лир». У вас есть машины и вертолеты в Бу Саада?
— Да, сэр. И «Ранние пташки». Они ждут там со своими «жалами».
— Я увижу вас через полчаса. — Лайм повесил микрофон и повернулся к Шеду Хиллу. — Заберите остаток команды и распорядитесь, чтобы они следовали за нами.
Шед Хилл наконец решился задать вопрос:
— Мне очень жаль, что так получилось с датчиком. Но как вам удалось поместить в самолет еще один?
— Он не в самолете. Он на Бен Криме, — ответил Лайм. — У него в кармане.
Он обошел машину и занял место пассажира. Хилл медленно забрался внутрь, как будто опасаясь, что сиденье под ним провалится.
Нещадно палило солнце, его отраженные песком лучи больно били в глаза. Над берегом поднимались зеленые холмы. Лайм откинулся назад, сложив руки и закрыв глаза.
