Он знал свое место и не собирался учить капитана. Однако выражение лица Диоклея было достаточно красноречивым, чтобы заставить Менедема призадуматься.
— А! Ты хочешь выяснить, как обстоят дела с войной, прежде чем мы обогнем Италию и двинемся через Сицилийский пролив, верно?
— Это было бы неплохо, — сухо ответил Диоклей.
— Что ж, ты прав, — признал Менедем. — Хорошо, мы остановимся в Кротоне. Как знать? Может, мы что-нибудь там и продадим.
Кротон гордился тем, что обладал единственной настоящей гаванью между Тарентом и Регием, а чтобы достичь Регия, «Афродите» следовало обогнуть юго-западную оконечность Италии и войти в пролив. Если поблизости находились сиракузские и карфагенские суда, те воды могли быть опасными.
Менедем поработал рулевыми веслами, чтобы изменить курс на юго-западный. По его команде моряки развернули рей так, чтобы при этом курсе выжать из ветра как можно больше. Но если бы даже Менедем не отдал команды, они сделали бы все сами. Эти ребята знали, что требуется, и делали свою работу без суеты.
Устье гавани было обращено на северо-восток, поэтому даже не пришлось сажать людей на весла, чтобы ввести «Афродиту» в порт. Но вода в гавани оставалась неспокойной, потому что Кротон не был городом, шагающим в ногу с веком, и не построил молов, смиряющих силу волн. Множество лодок и даже судов тут просто вытаскивали на берег, но Менедем ухитрился найти место у одного из пирсов.
— Что слышно с Сицилии? — окликнул он стоящего на набережной тощего парня.
— А ты кто такой и какие новости привез? — ответил кротонец; его дорийский акцент очень походил на акцент жителей Тарента.
— Мы с Родоса, — сказал Менедем.
Он назвал свое имя и рассказал о смерти Роксаны и Александра, а еще о том, что Полемей переметнулся от своего дяди Антигона. Местный впитывал новости с востока, как губка воду.
Закончив рассказывать, Менедем повторил вопрос:
— Что слышно с Сицилии?
— Ну, карфагенцы все еще вовсю осаждают Сиракузскую гавань, — ответил кротонец.
Менедем кивнул. Он этого и ожидал; в противном случае в Тарент приходило бы больше судов из Сиракуз.
Портовый зевака продолжал:
— А еще туда движется армия варваров, чтобы тоже обложить Сиракузы.
— Это ведь вряд ли удастся? — тревожно спросил Менедем.
Такая осада была бы несчастьем.
— Кто знает? — пожал плечами кротонец. — Но, говорят, Агафокл устроил в городе облаву на своих врагов.
— Что? — Менедем навострил уши. — Расскажи об этом.
— Богатый народ в Сиракузах никогда не любил Агафокла, — начал местный.
Менедем кивнул, он и сам это знал.
— Агафокл сказал, что все, кто не готов вынести трудности осады, должны убраться из города и не возвращаться, пока опасность не минует, — продолжал кротонец. — И вот многие люди, которые терпеть его не могли, собрались и ушли. А как только они ушли, он послал вдогонку шайку наемников, и всех их убили. Сразу после этого Агафокл конфисковал их имущество и освободил их рабов, полагая, что те будут сражаться в его армии.
Соклей, стоявший посреди «Афродиты», тихо свистнул.
— Это один из способов заставить свой город подчиниться.
— Так и есть, — сказал Менедем. — Не тот способ, который выбрал бы я, но один из возможных. Вот что я скажу: теперь очень долго никто не осмелится открыть рот, чтобы заявить, что Агафокл не прав.
— Верно, — согласился Соклей. — Но ведь никто особо и не спорил бы с ним, пока карфагенцы стоят у ворот. Никакой полис не может позволить себе внутренние раздоры, когда за стенами — враг.
Его лицо помрачнело.
— Конечно, это не означает, что внутренних раздоров и впрямь не будет. Я помню…
Кротонец прервал то, что могло бы превратиться в лекцию по истории, указав куда-то под ноги Соклея:
— А что там за смешная маленькая птица? Какая-нибудь разновидность куропатки? Сколько вы за нее хотите? Бьюсь об заклад, из нее выйдет вкусное блюдо, если потушить ее с луком и сыром.
— Это птенец павлина, — ответил Соклей. — Ты сможешь получить его за полторы мины.
По мере того как птицы росли, росла и их цена.
— Ты сказал — полторы драхмы? Это ведь не… — Голос кротонца прервался, когда он осознал, что именно сказал Соклей. Челюсть парня отвисла, глаза выпучились.
— Вы, люди, еще безумней, чем Пенфей, которого лишил разума Дионис, — заявил он и пошел прочь с пирса, задрав нос.
— Я его отпугнул, — сказал Соклей.
— Может, да, а может, нет, — ответил Менедем. — Смотри, как он разговаривает с другими и показывает на нас. Скоро повсюду пойдут слухи. Если в городе есть люди, у кого больше денег, чем здравого смысла, мы провернем неплохие дела.
— Такие люди всегда находятся, — заметил Соклей. — Другой вопрос, есть ли у нас то, что им нужно.
К разочарованию Менедема, ни один богатый торговец или землевладелец не явился к «Афродите» до захода солнца.
Несколько моряков отправились в город, чтобы упиться до бесчувствия или найти ближайший бордель, но таких оказалось немного. Большинство потратили свое серебро во время долгой стоянки в Таренте и, похоже, ничуть не огорчились, что им пришлось остаться на акатосе.
Соклей отправился на ют, чтобы лечь там, завернувшись в гиматий. Поймав взгляд Менедема, он посмотрел на путаницу домов, из которой состоял город Кротон, и открыл было рот, но Менедем не позволил ему заговорить;
— Даже не начинай. Я не знаю тут ничьих жен и не попытаюсь познакомиться ни с чьей женой.
— Я не сказал ни слова, — невинно ответил Соклей, но недостаточно невинно.
Он лег на расстеленный гиматий и завернулся в него, чтобы не подпускать мошкару, все еще не говоря ни слова.
Менедема это вполне устраивало.
Вскоре он услышал, как его двоюродный брат захрапел. Спустя еще некоторое время он перестал слышать храп Соклея — стало быть, наверное, заснул сам. Рассвет еще не наступил, когда его внезапно разбудил громкий хриплый голос:
— Ты и вправду продаешь птенцов павлина?
— Э… да, — сквозь зевоту ответил Менедем.
Он выпутался из плаща и встал, не беспокоясь о своей наготе — эллины куда меньше стеснялись этого, чем большинство других народов.
— Кто ты такой?
— Я — Гиппариний, — ответил кротонец, как будто Менедем должен был его знать. — Дай мне посмотреть на этих птиц. Если они мне понравятся, я куплю парочку. Говорят, ты требуешь за каждого мину?
— Полторы мины, — ответил Менедем.
Гиппариний взвыл от ярости — то ли настоящей, то ли поддельной, — как модная куртизанка, изображающая пик удовольствия.
