20. Собака, которая гоняется за мухами
Худенькая бледнолицая сестра Милда не могла сдержать радостной улыбки: новенький дежурный врач пришел на полчаса раньше. Сейчас она покрутится для вида и…
— Сегодня вам повезло, доктор, — в реанимации только один больной. Какой-то странный старик. Его утром «скорая» привезла с аритмией. Вообще-то он приписан к спецбольнице, но ни за что не хотел туда ехать. А у нас не знали, что с ним делать. Позвонили главному. Главный тут же примчался, велел устроить старика в реанимационную палату и ни на шаг от него не отходить. Потом послал в спецбольницу за историей болезни. Днем к нему несколько раз заходил, а вечером звонил из дома. В общем, возились с ним, возились, а у него ничего особенного — пульс нормальный, болей нет.
Порхая по ординаторской, сестра наводил всюду порядок, а наведя его, вопросительно взглянула на доктора.
— Так я могу идти, доктор?
— Конечно, конечно. Висо гяро[104].
Оставшись один, доктор не спеша надел халат, подошел к зеркалу. Затем вынул из кармана фонендоскоп, повесил его на шею, пригладил рыжие кудри. «Теперь я в порядке», — сказал он себе и раскрыл папку с историей болезни «странного старика».
Никакой истории не было. В тонкой картонной папке лежал обыкновенный лист бумаги, в верхнем углу которого значились фамилия и год рождения больного, посредине ровным женским почерком было написано «Жалоб на работу сердца не поступало, диагностика проводилась регулярно, функциональных изменений в работе сердечно-сосудистой системы не наблюдалось». К записке были приложены широкие ленты кардиограмм.
Прекрасное сердце, откуда взялась аритмия! Доктор закрыл папку и направился в отделение.
В реанимационной палате было пусто и мрачно. В первый момент доктору показалось, что там никого нет. Вдоль стен — скелеты незастеленных коек, в проходе — поникшее головой инвалидное кресло, и только в дальнем углу, не нарушая тишины, мерно попискивал кардиомонитор. А огоньки, что вспыхивали на экране в унисон пискам, отражаясь от голых спинок кроватей, гонялись друг за другом по стенам и потолку, словно фантастические чудовища.
Доктору стало не по себе, он включил верхний свет, увидел постель, наполовину скрытую этажеркой кардиомонитора, и направился к больному.
На нескольких подушках, увешанный проводами и датчиками, полулежал маленький человек с огромной седой шевелюрой.
— Как мы себя чувствуем? — бодро спросил доктор.
Глаза больного медленно открылись и посмотрели в сторону доктора.
— Вы будете новый доктор?
— Нет, я — дежурант, я здесь только дежурю.
— А почему бы вам здесь не работать? Вы что, приезжий?
— Да, я из Ленинграда, — ответил доктор и, желая побыстрее овладеть положением, повторил: — Так как вы себя чувствуете? Сейчас вам легче?
Больной вздохнул, опустил глаза:
— Легче? Что значит легче после того, что со мной было? Я ведь чуть не отправился туда, — больной показал пальцем в потолок. — И что теперь будет, доктор, наверное, все уже кончено? — глаза больного были полны мольбы и смирения.
— Ну что вы, что вы! У вас прекрасное сердце. Скорее всего, сбой случился на нервной почве. Вам нельзя нервничать, вам нужен покой. Если будете соблюдать эти условия…
Доктору не удалось закончить дежурную фразу. Страдальческое выражение исчезло с лица больного, густые брови грозно сдвинулись, бледные губы вытянулись в струнку.
— Покой, условия! — завизжал маленький человек. — Что вы тут все понимаете? Ничего вы не понимаете. Чепуха — ваш покой, говно — ваши условия!
Доктор растерялся, однако тут же взял себя в руки: главное — не возражать.
— Ну да, вы еще молодой, вы еще ничего не можете знать, а я знаю, я знаю все. И отчего это, я тоже знаю.
Доктор молчал. Больной успокоился, голос его вновь стал тихим и жалостливым.
— Да, да, у вас все впереди, вся жизнь. А у меня? У меня все кончено. Нет, нет, не успокаивайте меня, я знаю, что отсюда уже не выйду. Но я расскажу вам, отчего это бывает, я вижу, вы тот человек, кому я могу рассказать.
Теперь это надолго, подумал доктор. Скрестив на груди руки, он присел на соседнюю кровать и вдруг увидел, как на противоположной стене собака гоняется за мухами. Это еще что такое? Ну почему меня сегодня преследуют галлюцинации? Наверное, тоже от нервов.
Еще бы! Чего стоил один переезд в Вильнюс. Два года нервотрепки, поездки туда-сюда, переговоры, расходы, а потом отказ, и начинай все сначала. А сколько сил и нервов отняли поиски работы! Врачи везде требуются, но всем нужны «национальные кадры». Еще месяц назад казалось, что получить работу вообще не удастся. И надо же, приехал сюда, в Йодшиляй, посмотреть места, где когда-то жил дедушка Макс. Гулял, любовался дубовой рощей, утопающими в зелени особняками и вдруг увидел двухэтажное деревянное здание, а возле него санитарную машину. Подошел — районная больница.
Зашел, спросил, где кабинет главврача, поднялся на второй этаж. Пухленький, лысенький старичок кивнул: «Слушаю вас». Я представился — так, мол, и так, врач с десятилетним стажем, переехал в Вильнюс из Ленинграда, ищу работу. Старичок первым делом: «Кто вас ко мне послал?» — «Никто не посылал. Приехал посмотреть на место, где мой дедушка когда-то жил. Ходил-бродил, увидел больницу, решил зайти». — «Дедушка? Здесь, в Черном Бору?[105] А как звали? Я здесь живу без малого шестьдесят, — и за польским часом, и за немецким, и при литвинах. Всех знал, все помню». Услышав имя «Макс Леопольдович», старик вскочил, побледнел и давай расхаживать по кабинету взад-вперед. «Пан адвокат, пан адвокат! Вот не думал, что услышу когда-нибудь о нем. Он, как из ссылки вернулся, сразу к нам. Вон там жил, четвертый дом от угла, — главврач кивнул в сторону окна, — и дочь была при нем с малыми детишками. А пани его — красавица, королева! Придет, бывало, с внуками, сестры и нянечки так и сбегаются на нее смотреть».
— Вы говорите — покой, условия! — перебил воспоминания доктора больной. — Все говорят — покой, условия. А я никогда не имел покой, никогда не имел условия. Но разве я имел это? — палец больного уперся в то место, где должно было находиться сердце. — Взять до войны. У меня были еще те условия, пусть они будут у моих врагов! Ну ладно, тогда я еще был мальчишкой. А война? Вы знаете, где я служил в войну? Там, где вечная зима. Вы, конечно, скажете, что мне повезло, — там не было фронта, не было немцев. Но вы ошибаетесь. Я охранял там таких бандитов — хуже немцев в сто раз! Не успела закончиться война, а меня уже перебросили на юг. Но вы думаете, там были условия, там был покой? Как бы не так! Конечно, там было тепло, но, спросите меня, видел я там тепло? Нет, я не видел там тепло, я видел только работу, одну работу и какую еще работу! Вы слышали, доктор, что-нибудь про крымских татар? Так это я усмирял этих бандитов. Целыми днями в седле, целыми ночами в засаде. Не успеешь вернуться с операции, а уже снова тревога, снова надо отправляться в горы. А ведь за каждым камнем засада, на каждом шагу — смерть. Вы даже представить себе не можете, какие это шакалы. Все, как один, от мала до велика. Одним словом, скажу я вам, работенка была еще та. Но я никогда не уклонялся, а то ведь, сами знаете, скажут: еврей — трус! Да, было тяжело, но тогда и людей ценили.
Так вот ты из каких, подумал доктор. Вспомнились рассказы матери о ее младшем брате Грише, который в семнадцать лет убежал из дома сражаться за власть Советов. Дядя Гриша представлялся ему идеалистом, защитником бедных и угнетенных. А вот этот тип на идеалиста не похож: все у него бандиты, всех надо усмирить. Хорошо еще, что мама не слышит, она бы тебе показала как выселять крымских татар!
— Ценили тогда людей, ценили, — продолжил больной. — Как только мы Крым очистили, вызывает меня командующий операцией генерал… А, впрочем, это был не простой генерал, одно время он был даже немножечко министр. Так вот, вызывает он меня и вручает мне орден и именные часы. За храбрость, за отличную службу и, я знаю, за что? За все! После торжественной части приглашает к себе в кабинет. Садимся, он достает портсигар, закуривает. «Так ты, Октябрь Лазаревич, родом из Литвы?» Из Литвы, не из Литвы, но на всякий случай отвечаю: «Приблизительно оттуда» — «Вот и хорошо. Республику эту, как ты знаешь, мы недавно освободили, но недобитых фашистов там хоть отбавляй. Всю войну они с немцами якшались, вроде этих, — генерал кивнул в сторону окна, — а теперь перешли к вооруженному бандитизму и саботажу. Сам товарищ Сталин поставил задачу в кратчайший срок ликвидировать в Литве бандитизм. Из Москвы туда едет товарищ Суслов, а нас попросили направить ему в помощь опытного товарища, знакомого с местными условиями. Так вот, мы решили направить тебя в Литву». Я, конечно, поблагодарил, как тогда полагалось. Что ж, думаю, Литва, так Литва. Справился с татарами, справлюсь и с литовцами.
