Хазлетт и многие другие хотели чего-то вроде классического заявления Шермана: "Если меня назначат кандидатом, я не буду участвовать в предвыборной борьбе, а если изберут, не буду работать". Все другое рассматривалось ими как двусмысленное. Тот факт, что подобного заявления он не делал, вместе с его хорошо известным отношением к "долгу" как священному обязательству, а также широко распространенным убеждением, что его долг в том и состоит, чтобы стать лидером нации, — все это поддерживало бум Эйзенхауэра в стране.
Эйзенхауэру не нравилось его положение. Он питал искреннюю неприязнь к партизанской политике. Идея просить людей о поддержке была ему совершенно чужда, так же как и мысли о политических сделках, борьбе за выдвижение и выборы, распределении должностей и постов и обо всем остальном, что свойственно партийной политике. Но нация, от крупнейших бизнесменов и видных политиков до десятков тысяч бывших солдат и других обычных граждан, не позволяла ему сказать "нет". Настойчивость требований стать кандидатом заставляла его понять, что легкого выхода не существует, и в то же самое время понуждала задуматься о том, каково быть президентом. В конце концов, ему оставалось меньше года до отставки, и перспективы работы в гражданской жизни у него не было. Он признался Джону, что иногда задумывался о том, чтобы стать лидером нации. Но мечтания о президентстве весьма отличны от участия в президентских выборах, которое подразумевало политические обещания и сделки, противные душе Эйзенхауэра.
Выдвижение и выборы при всеобщей поддержке, с другой стороны, вещь совершенно иная. В этом случае, говорил он Битлу Смиту, он должен будет рассматривать службу в Белом доме в качестве долга. Он не думал, что это произойдет, но, если каким-то чудом так случится, он будет служить. Но он настаивал в письме Корнелиусу Вандербильту-младшему, который убеждал его участвовать в президентских выборах: "Никто со времени Вашингтона не избирался на политический пост без своего желания". Своему брату Милтону он говорил, что "мы не дети и знаем, что при политической партийной системе в этой стране только чудо может обеспечить искреннее выдвижение на партийном съезде" *59.
В январе 1948 года группа республиканцев из Нью-Гемпшира, вошедших в состав делегатов от своего штата, предложила Эйзенхауэру участвовать в первичных выборах 9 марта. Леонард Файндер, издатель манчестерской "Юнион лидер", поддержал Эйзенхауэра и обратился к нему с открытым письмом: "Никому не следует отрицать волю народа в подобных вопросах". Эйзенхауэр написал на копии письма Файндера: "Надо ответить, но я не знаю — как!"
Ему потребовалось больше недели, чтобы написать ответ Файндеру. Каждый вечер он приносил домой новые варианты и вносил в них множество изменений. 22 января он обнародовал свой ответ. Поскольку должность президента "со времени Вашингтона доставалась только тому, кто желал ее занять", и поскольку он уже говорил, что не имеет политических амбиций, он надеется на постепенное умирание бума Эйзенхауэра. Но этого не произошло. Он не опубликовал "смелое заявление", что не принимает выдвижения, потому что "подобное поведение граничило бы с вызовом" и потому что он не хотел, чтобы его обвинили в уклонении от исполнения долга. Но при приближении первичных выборов, чтобы люди зря не отдавали ему голоса, он решил прояснить свою позицию.
Он сделал это в звучной декларации: "Я убежден в необходимости подчинения военных гражданским властям, и, чтобы наши люди были уверены в поддержании такого подчинения, я считаю, что профессиональные военные в нормальном случае не должны претендовать на политические посты". Он продолжал: "Политика — это профессия, серьезная, сложная и, в лучших своих проявлениях, благородная". А закончил он так: "Мое решение уйти с политической сцены определенно и категорично" *60.
И тогда, и позднее многие считали, что, ответь Эйзенхауэр Файндеру по-другому, согласись он бороться за свое выдвижение, он был бы выдвинут Республиканской партией кандидатом и выиграл бы президентские выборы. Предположение это осталось непроверенным, но Эйзенхауэр сомневался в нем и, возможно, был прав. В 1948 году проводилось так мало первичных выборов, что, даже выиграй он все из них, он пришел бы на партийный съезд менее чем с половиной голосов делегатов. Ни Роберт Тафт, ни Томас Дьюи, основные республиканские кандидаты, не собирались сдаваться без боя. Принимая во внимание, какое сопротивление оказал Тафт Эйзенхауэру в 1952 году, весьма вероятно, что вместе с Дьюи они не допустили бы выдвижения Эйзенхауэра кандидатом в 1948 году. Именно это имел в виду Эйзенхауэр, когда сказал Милтону: "Мы не дети". Он понимал, что те, кто его поддерживал, — любители. Профессиональные политики, активно выступившие на его стороне в 1952 году, в 1948 году вокруг него отсутствовали. Ни энтузиазм любителей, ни результаты опросов общественного мнения (опросы Гэллапа показывали, что Эйзенхауэр оставался самой популярной личностью независимо от партийной принадлежности опрашиваемых) не заставили бы делегатов партийного съезда выдвинуть его в кандидаты.
Необходимо также заметить, что отказ Эйзенхауэра от попытки побороться за выдвижение в кандидаты в 1948 году казался тогда вообще отказом от борьбы за президентство. По его предположениям, республиканским кандидатом должен был стать Дьюи, которому предстояло выиграть выборы, а в 1952 году быть переизбранным снова. Ко времени выборов 1956 года Эйзенхауэру будет шестьдесят шесть лет, что, видимо, многовато для кандидата. Сказав "нет" в 1948 году, Эйзенхауэр считал, что говорит "нет" навсегда.
Реши он все же бороться за свое выдвижение в 1948 году, у него были бы отличные шансы преуспеть, причем от любой партии. Видимо, не будет большим преувеличением сказать, что в 1948 году Эйзенхауэр отказался стать Президентом Соединенных Штатов.
Одно из примечательных свойств бума популярности Эйзенхауэра заключалось в том, что сам он никому, даже ближайшим друзьям, не говорил, к какой партии он тяготеет. И демократы, и республиканцы равно считали, что такой приятный человек, как Эйзенхауэр, должен быть членом их партии. (Он сам знал об этом факторе своей популярности и понимал, что стоит ему обнаружить свое предпочтение, как он сразу же потеряет поддержку противоположной стороны.) Единственный член семьи Эйзенхауэров, кто был связан с вашингтонской политикой, — это Милтон, но он успешно служил и при республиканской, и при демократической администрации. Генерал Эйзенхауэр был достаточно осторожным, чтобы никогда не высказываться на темы внутренней политики, так что никто не знал, какова его позиция в этих вопросах. Его приверженность интернационализму была повсеместно известна, но в те времена к внешней политике обе партии часто относились похожим образом, поэтому ничего во взглядах Эйзенхауэра не выдавало его партийной принадлежности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
