Только за Майном [или по-нашему, в Замайнье] сохранились старые кварталы, и туда устремляются по праздникам или просто по субботам франкфуртцы, чтобы отдохнуть душой. Великое множество машин, которым негде приткнуться [и повсюду строят для них многоэтажные гаражи-стоянки – за плату, разумеется, – но проблемы это не решает], жить скучновато и душновато, оттого все стремятся купить или снять квартиры в окрестностях вроде нашего Эшборна.
Бохум – университетский городок – рассмотреть не удалось, шли тогда дожди, а вот другой городишко – Тюбинген – произвел на нас сильное впечатление. Здесь бы «жить и жить, сквозь годы мчась», как сказал поэт. Тихо, уютно, мило, зелено, основной народ – студенты, весь городок – вокруг университета, основанного 600 лет назад, в круглой котловине, похожей на чашу. Поверху – замки и монастырь. Целый день по жаре возил нас на своей машинке местный энтузиаст… Мы побывали с ним на кладбище – с могилами солдат и офицеров обеих мировых войн, на общей стеле надпись «Они умерли за нас». И тут выяснилось, что сам наш гид – бывший солдат вермахта, в 1945-м был на пороге Москвы… Сорок два года прошло, мы можем теперь лишь удивляться, что нас тогда сделало врагами. Но ведь и Генрих Бёлль, который меня сюда вытягивал, был солдатом вермахта… Он, кстати, нас принял у себя в доме, как бы сказать, в Кельнской области, обнял и расцеловал, даже прослезился, что увидел меня целым и невредимым. Ему 65, но выглядит старше, даже дряхленько, очень болен, хотя напряженно работает, пишет, выступает. Это был первый немецкий дом, который мы посетили, и самый лучший дом, не слишком зализанный, скорее крестьянский хутор, с каменными сараями из неотесанных бутовых кубов. Пахло скотиной – чтоб не заниматься стрижкой травы [а это в Германии непременная операция, даже ритуал], Бёлль на свой участок охотно пускает соседских овец, коров и лошадей. Несколько часов провели в беседах и спорах – по поводу размещения на территории Германии американских ракет, выпили немножко, я ему подарил рассказ «Не обращайте вниманья, маэстро», ему посвященный, только что вышедший в английском переводе.
Но, разумеется, Бёлль не слишком типичный немец. Вообще же сей народ – необычайно дотошный, усидчивый, терпеливый в работе. Стрижет ли немец траву, строит ли дом, метет ли улицу перед своим окном, ходит ли драить свою машину – он не отвлекается ни на минуту, не перекуривает, не бежит в перерыве похмелиться. Все – до вечера, когда он засядет с пивом и будет наслаждаться отдыхом и беседой. Неизвестно только – когда он читает книги. Поразительна самодисциплина народа – без всякого принуждения: можно полгорода пройти и не встретить ни одного полицейского. Кто же уличное движение регулирует? Никто, сами следят за порядком. И притом, ездят на сверхскоростях. Но стоит пешеходу вступить на «зебру» [отмеченный белыми широкими полосами переход], как машины замирают, и тебя ладошкой приглашают пройти спокойно. Люди предупредительны, отзывчивы, не говорю вежливы – это у них в крови, в генах. На другой день, как мы поселились, все нам в лифте стали говорить «Гутен Таг», а выходя на своем этаже – «Ауфвидерзеен». Только всего и нужно, чтоб ты себя чувствовал спокойно – и свободно. Можно ходить по городу хоть в трусах, если жарко [а в Английском парке в Мюнхене молодые люди обоего пола ходят и загорают голыми, называются «нудисты»], можно свою машину размалевать тюльпанами или сплошь обклеить красотками из журналов – никто не упрекнет, не обратит особого внимания. Каждый живет, как хочет, и оригинальность только приветствуется.
К русским относятся с особым интересом и вниманием, но это особ-статья, в новых поколениях живет раскаяние за все, что их отцы причинили нам в 1941–1945 годах. И, глядя на этих немцев, никогда не скажешь, что это они или такие же, как они, могли строить виселицы и расстреливать пачками в Бабьем яру. В мозгу не укладывается.
Вот разве что к денежкам они относятся сверхуважительно, трижды задумаются, прежде чем лишний пфенниг потратить, а ведь это совсем даже не монета, коробку спичек на нее не купить. Мы, разумеется, к деньгам относимся по-русски, за два квартала не пойдем в другой магазин, где чуть подешевле, и это их одобрения не вызывает, щедрые натуры тут не пользуются авторитетом. Вот это все-таки настораживает, хотя не скажешь, что это такая уж противная черта национального характера…
Ну, вот мои первые впечатления от гнилого Запада. На вид он совсем не гнилой, впечатление – огромного богатства, но и огромного труда, вложенного в это богатство, но и немалой бережливости, и внимания ко всему живому. Поэтому между домами на газонах резвятся дикие кролики и порхают бекасы, а для собачек и кошек продается специальная еда в красочных пакетиках и баночках.
Далее – поглядим. Нам предстоит еще многое увидеть и оценить. Впереди еще Франция и Америка. Но это, по-видимому, на следующий год. Пока – обсмотреться нужно здесь, куда нас пригласили, да и поработать для разнообразия.
Напиши о себе, как живется, как можется, что соседи говорят. Может, что прислать отсюда, есть возможность передать посылочку. Здесь все есть, затруднение испытываешь только от обилия, но все довольно-таки дорого, надо с разумом покупать, ловить дешевые распродажи.
Как поживают Юра с Валей? Помогают ли? Звонит ли Илья?
Так как письма за границу имеют тенденцию иной раз пропадать, пиши заказными и сохраняй квитанцию, это немного дороже, зато надежнее.
Желаю здоровья, целую.
Жора (FSO).
Огромной радостью была покупка новой машины, приобретенной на смену «запорожцу», выведенному из строя «чекистским сиропом». Он сразу написал матери и даже послал ей фотографию своего приобретения.
Ты спрашиваешь, как я купил машину. Разумеется, по-русски, то есть все деньги сразу… Машина прекрасная, портреты – анфас и профиль прилагаю, цвет у нас синий, с металлическим лаком – от солнца, называется «стратоблау металлик»… С могучим мотором – 75 л<ошадиных>. с<ил>. летит, «как пух из уст Эола» (06.11.1983, FSO).
В этом же письме Владимов рассказывает о большом путешествии по Европе, об автострадах, о поразившем его отсутствии контроля на границах:
Паспорта предъявляют, не вылезая из машин, пограничники только кивают. Моим советским «паспортиной», впрочем, заинтересовались, пригласили войти. На мне была джинсовая рубашка с погончиками, того же почти цвета, что у пограничника-француза, и покуда он, отвлекшись от своих обязанностей, сидел в глубине комнаты, я стоял в дверях – водители протягивали паспорта
