Обменявшись с Иоландой нервными взглядами, я расцеловала Мануэля, а потом вновь посмотрела на свою сестру. Любимая шляпа все еще была на ней, только немного сползла набок. В свете фонарика было видно, что ее лицо расцарапано, хотя и не очень сильно. Под аккуратно застегнутой рубашкой проступали контуры какого-то украшения. Наклонившись, я поцеловала и ее.
— Ладно, ладно, — сказала Иоланда, подставляя щеку так, чтобы я могла поцеловать ее снова. — Перед сном еще многое нужно сделать, так что сейчас некогда предаваться бабьим эмоциям.
— Мне показалось, что в пещере ты как раз вела себя немного эмоционально.
— Да, дорогая, это правда, — подтвердил Мануэль.
— Если б это и было так, то меня, вероятно, можно извинить — не каждый же день обнаруживаешь, что у тебя есть сестра. Но, учитывая все то, через что нам пришлось пройти, я бы предпочла на время отложить обсуждение вопросов об отцах, обманутых надеждах и прочих семейных проблемах.
Тем не менее она, похоже, была чрезвычайно довольна происшедшим — несмотря на то что сейчас хмурила брови и требовала, чтобы я немедленно нашла ей магниевую палочку.
— Может, тебе стоило бы переехать к нам? — предложила я.
— Переехать?
— А почему бы и нет?
— Ну… — Вздохнув, Иоланда порылась в рюкзаке Эрика и наконец нашла палочку. — Думаю, на то есть тысяча причин.
— Назови хотя бы одну.
— Легко! Насколько я помню, ты была не слишком хорошей соседкой по комнате.
— А может, я немного изменилась к лучшему?
— Сомневаюсь. Но раз уж ты об этом заговорила, я, пожалуй, все-таки смогу иногда приезжать на месяц или два… Все зависит от того, сколько я смогу тебя выдержать.
— Я позволю тебе одеваться циклопом и бросаться на меня из чулана, — пообещала я.
— Вот спасибо! Хотя, наверное, я смогу придумать и новые формы пыток. — Она едва удерживалась от смеха. — Тем не менее — я просто размышляю вслух, — если мы действительно собираемся больше времени проводить вместе, тебе придется кое-что в себе изменить.
— Изменить?
— Ну, начинается! — засмеялся Мануэль.
— Прежде всего ты явно не имеешь представления о том, как надо ходить по джунглям. — Она вызывающе выпятила подбородок. — И проводишь слишком много времени в библиотеках.
— Не думаю, что…
— Нужно будет привести тебя в форму. Например, научить, как перейти реку, не погубив всех своих спутников. Кроме того, ты должна научиться писать письма.
— Да, да, — сказала я. — Меа culpa. Меа maxima culpa![5] Теперь я всегда буду перед тобой трепетать.
— И это правильно.
Она строго посмотрела на меня, но потом невольно начала улыбаться. Я тоже. Скрыв лицо под шляпой, Иоланда отпустила еще парочку замечаний относительно моего характера и моих походных навыков, а потом набрала веток и листьев и бросила их на середину площадки. После этого начала орудовать своей палочкой и в конце концов все же высекла искру. Я не отрывала от нее глаз, а когда на земле заплясало пламя, заметила, что под ее рубашкой сверкнули какие-то голубые камни.
— Что это? — На ее шее можно было разглядеть нефритовый кулон, который всего несколько минут назад находился на шее у погребенной «Королевы».
— Это? — переспросила она. — А, я тут кое-что подобрала — так, мелочь. Не волнуйся, я все верну обратно. Просто взяла его на время — для сохранности. Мой отец наверняка хотел бы, чтобы я получше присматривала за такими сокровищами.
— Этот вопрос мы еще обсудим… чуть позже, — искоса взглянув на нее, сказал Мануэль.
— Вот именно. Да, о чем это я говорила? Ах да, о будущем. О будущем. Как я уже сказала, для того, чтобы ты стала мне настоящей сестрой, нам придется основательно потрудиться. Но если нам хоть немного повезет и все, как обычно, не пойдет к черту, то, возможно, из тебя что-нибудь да выйдет…
Пока она продолжала описывать то величайшее нравственное возрождение, которое я должна была пережить, чтобы стать достойным членом семьи де ла Роса, я смотрела, как пламя бивачного костра пожирает листья, ветки и цветы, озаряя своим светом вход в пещеру, папоротники, большие поваленные деревья, болота, птиц и обезьян. Среди золотисто-черных веток красных деревьев мелькали крылья кетсалей, где-то пробежал олень, в кустах чудилось сопение невидимых диких кабанов и мягкая поступь массивных кошек. Не обращая внимания ни на какие опасности, Иоланда встала, набрала еще немного веток и лепестков бромелии и бросила их в костер, а потом села и взяла меня за руку. Остальные тоже устроились возле огня, озарявшего золотистым светом таинственный лес с его удивительными красноглазыми чудищами. Однако самым большим чудом сейчас было присутствие моей матери, которая, пусть с покалеченной ногой, но живая, сидела сейчас с другой стороны костра и не сводила с меня глаз.
Исполненная благодарности, я тоже пристально смотрела на нее.
Мы не улыбались; наша любовь была для этого слишком сильной.
Прошло четыре дня. После того как мы вернулись в город, показались врачам и выяснили, что наши раны не представляют особой опасности, я вновь оказалась под сенью безумного золотисто-розового рококо «Вестин-отеля». Как и в прошлый раз, я сидела на большой кровати с лилово-розовым покрывалом и, глядя в окно на голубое небо и голубой бассейн с белыми зонтиками и шумными купальщиками, осторожно потирала бедро.
Тут раздался стук в дверь, голова моя закружилась, а сердце застучало.
— Войдите! — сказала я. — Открыто.
В номере показалась голова Эрика; взглянув на меня, он улыбнулся.
— Как ты себя чувствуешь?
— Уже лучше.
— Ну, теперь ты знаешь, что с твоей мамой все будет хорошо.
— Да.
Закрыв дверь, он подошел ко мне.
— И я тоже это знаю. — Он приподнял бровь. — Не могу дождаться, когда она снова начнет меня оскорблять.
— Серьезно?
— Ну, в определенном смысле. Но! У меня такое чувство, что теперь она будет относиться ко мне чуточку лучше.
— И некоторые другие тоже.
— Да? — Наклонившись, он коснулся моей щеки. — И кто же еще?
— Например, Иоланда. Не думаю, что теперь она против тебя что-то имеет.
— Против закоренелого колониалиста и липового гватемальца? Неужто она сделает для меня исключение?
— Что-то вроде этого.
— А еще кто?
— Конечно, Мануэль.
— Надо же, какое облегчение!
— Ну, я думаю, ему-то ты всегда нравился. И потом — если для тебя это имеет какое-то значение — ты, конечно, нравишься и мне.
— Рад слышать, — сказал он, наклонился и чмокнул меня в макушку. — Не будешь возражать, если я присяду?
