лечь в основу советской историографии[1286]. Яковлев предложил и собственное видение русского исторического процесса. Он считал, что целесообразно выделить «три динамических момента». Первый – «поворот на мирный путь». Яковлев утверждал, что в отличие от германцев славяне быстро перешли к мирной колонизации. «Наша история есть история колонизации»[1287], – повторял он Ключевского. «Вторая идея русского народа – идея дружной обороны, которая постепенно развилась и крепла». Наконец, третья идея – «это идея равноправного подхода ко всякой другой народности»[1288]. Таким образом, историк предлагал перейти от критического подхода к русскому прошлому, свойственного «школе Покровского», к предельно позитивному взгляду на историю России. Классовая борьба, в его понимании, отступала перед общегосударственными задачами.
Совсем небольшую часть своего выступления Яковлев отвел опровержению конкретных обвинений в свой адрес. Критику со стороны В.И. Пичеты посчитал излишне мелочной и заявил: «Ваши возражения мне непонятны и подобны спору о выборе шрифта или бумаги для печатания книги, и никакого отношения к самому предмету книги не имеют»[1289].
Выступавший следом Е.Н. Городецкий обратил внимание присутствующих на то, что Яковлев по существу не ответил на прозвучавшие обвинения. Более того, он напомнил, что на заседании по поводу исторических учебников в Наркомпросе 7 января 1944 г. Яковлев сказал: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. Но русскую историю делал русский народ. И мне кажется, что всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмотиве»[1290]. Историк-марксист обвинил Яковлева в великорусском шовинизме и призвал серьезно, наравне с книгой Н.Л. Рубинштейна о русской историографии, обсудить его работы.
Схожие обвинения со стороны Городецкого прозвучали и по отношению к Бахрушину, который, по словам выступавшего, рассматривал Российскую империю как воплощение политической мощи русского народа[1291].
22 июня на совещании было официально зачитано заявление А.М. Панкратовой секретарю ЦК ВКП(б) А.С. Щербакову. В ней она выразила свое категорическое несогласие с рецензией Яковлева на книгу по истории Казахстана. «Изложенные в ней установки» она рассматривала как «не соответствующие основам марксизма-ленинизма в вопросах национально-колониальной политики». С ее точки зрения, рецензия и выступление Яковлева носят ярко выраженный отпечаток «великодержавного шовинизма»[1292].
На заседании прозвучало обвинение и в адрес сектора Истории СССР до XIX в. Института истории, где готовилась и обсуждалась книга Яковлева. Коллектив сектора, как заявил В.П. Волгин, попустительствовал публикации этой «идеологически вредной работы». Такое обвинение прямо относилось к Бахрушину как главе этого сектора. Поэтому вскоре он поспешил в письме в ЦК написать о том, что сектор Истории СССР до XIX в. активно критиковал монографию Яковлева.
В ходе дискуссии на конференции сложилось три группы историков:
1) историки-марксисты, в массе своей ученики М.Н. Покровского, которые отстаивали принципы классового подхода к оценке русской истории;
2) историки «старой школы» и примкнувшие к ним ученые, следующие новой конъюнктуре, которые считали, что русское прошлое должно рассматриваться в позитивном ключе и 3) историки, во главе с И.И. Минцем, предложившие придерживаться «золотой середины», что более соответствовало официальной позиции. Последние призывали не искать в истории только негативные черты, но подчеркивать и положительные стороны[1293].
Но, несмотря на то что формально совещание было инициировано историками, главным действующим лицом на нем были представители власти. Для советской идеологической системы проходящая конференция была хорошим поводом вернуть контроль над исторической наукой. Поэтому в резолюциях все эти неофициальные группировки были намеренно нивелированы. Так, идейные противники, А.М. Панкратова, А.И. Яковлев и Е.В. Тарле, оказались подвергнуты одним и тем же обвинениям. Официальным идеологам было выгодно предстать в виде арбитров, указывающих на то, что не правы в той или иной степени все.
История была важной частью пропагандистской машины. По изменению интерпретации отечественного прошлого легко улавливались повороты как во внутренней, так и во внешней политике. После того как исчезли надежды на мировую революцию, а во внутренней политике начали преобладать патриотические мотивы, советская историческая наука совершила поворот к позитивному (в умеренной форме) освещению русской истории. Но во время войны вновь появились обоснованные надежды на дальнейшее распространение коммунистических идей за пределы СССР. А излишне патриотическая риторика могла этому помешать. Поэтому нужно было сохранить не только патриотические элементы идеологии, которые показали себя крайне эффективно во время войны, но и не отпугнуть воинствующим советским национализмом другие народы. На основании этих соображений и принималась резолюция совещания. Ее авторы не приняли целиком ни одну из проявившихся на совещании позиций: они выразили недовольство как излишним принижением русской истории, так и излишней ее героизацией.
Первый раздел носил название «О влиянии реакционных взглядов немецких историков на современную русскую историографию». Здесь Яковлев оказался в одной категории со своими оппонентами, А.М. Панкратовой и Н.Л. Рубинштейном. Их обвинили в следовании антирусским концепциям немецких историков. В работах Яковлева это выразилось, по мнению авторов, в том, что он выводил термин «славяне» от рабов. В конце было написано: «Видно, что эти историки… находятся под сильным влиянием реакционных антирусских установок немецких историков, публично распространяют исторически фальшивые и чуждые нашему народу взгляды, засоряют головы советских людей идеологией явно немецкого происхождения и тем самым затрудняют нашу борьбу по морально-политическому разгрому фашизма»[1294]. В то же время, идеологи признали правильной критику Яковлева по отношению к книге «История Казахской ССР».
Еще одним тяжелым обвинением, прозвучавшим в адрес Яковлева, стало признание наличия «великодержавного шовинизма» в его выступлениях. Здесь припомнили его реплики на совещаниях по учебникам истории. При этом добавлялось: «Некоторое возрождение националистической идеологии у ряда историков тем более опасно, что оно связано с идеализацией буржуазно-демократического строя и надеждой на эволюцию советского государства к обычной буржуазной республике»[1295]. Вспомнили строку из брошюры Яковлева «Пособие для изучения боевых приказов и речей товарища И.В. Сталина», где он писал о Великобритании как о стране «классической политической свободы»[1296].
Бахрушина, как одного из авторов и редакторов вузовского учебника, обвинили в «пренебрежительном отношении к прошлому» России. Учебник был представлен как пример возвращения к «школе Покровского»[1297].
Совещание историков в ЦК ВКП(б) в 1944 г., как это уже отмечалось специалистами ранее, стало прообразом для идеологических кампаний, развернувшихся в послевоенное время[1298]. Многие вопросы, всплывшие на совещании, станут ключевыми для советской историографии, а конфликт различных групп историков, отчетливо проявившийся, продолжится и далее.
Несмотря на это, настоящий вал критики обрушился на Яковлева в 1945–1946 гг. Старый друг, С.В. Бахрушин, опубликовал критическую рецензию на книгу «Холопство и холопы…». В ней он писал: «Автор отвергает наличие рабовладельческой формации
