За ними — по две сотни от полков в двухшереножном разомкнутом строю на дистанции 200–300 шагов. На такой же дистанции в качестве резерва пойдут остальные четыре сотни от обоих полков в двухшереножном сомкнутом строю. Со вторыми эшелонами пойдут оба командира полков, а с резервом — сам Колесников.
Во всю войну наши полки были в полном своем комплекте, по 120 шашек в сотнях, не считая разных командировочных казаков в штабы, в обозы и другие расходы людей.
В конную атаку бросалась вся бригада — около 1500 казаков.
Колесников решил атаковать турок прямо в лоб, без единого выстрела с нашей стороны и без всякого маневра. Да его и нельзя было произвести.
Условились еще так: две сотни кавказцев рысью, в колонне по одному, выдвигаются из ущелья прямо на юг. За ними идут две сотни таманцев. И когда все четыре сотни в колонне по одному пройдут на ширину своего участка — они одновременно поворачивают направо (на запад) и этим образуют сплошной разомкнутый строй, переходя немедленно же в намет, в атаку.
Следующие две сотни кавказцев под командованием полковника Мистулова выскакивают из ущелья наметом во взводной колонне, занимают фронт позади своих головных сотен, а за ними следуют две сотни таманцев. Эти четыре сотни должны образовать одну линию двухшереножного строя — второй эшелон. Так должен построиться и резерв.
В общем, все распределено так, как требует воинский устав «для атаки на пехоту» — тремя эшелонами, дистанция 200–300 шагов между ними.
Нужно было случиться так, что, когда полки готовились к атаке, в это время подошла к нам головная конная разведка от пехоты и доложила, что следом за ними, верстах в двух, движется пехота и артиллерия на усиление казачьих частей. Оба командира полков «легко вздохнули» и обратились к генералу Колесникову с просьбой «подождать подкрепления», и, когда пехота и артиллерия втянутся в бой, тогда конница атакует турок.
И казалось, что такой рассудительный, всегда спокойный, выдержанный и сердечный человек, каким был Колесников, учтет все эти доводы, но… он и слушать ничего не хотел и твердил одно: «Мне приказано наступать… и я требую исполнения моего боевого приказа!»
— Головные сотни… справа по одному… шагом… ма-аррш! — раздались команды командиров полков, стоявших на возвышенности рядом с генералом Колесниковым.
И головные сотни обоих полков, вытягиваясь шагом, шли параллельно, держа направление на юг, где кавказцы, выходя из ущелья, двинутся по тому же направлению широкой рысью, чтобы занять свой участок.
В официальных реляциях часто пишется неправда и обязательно с украшением своего подвига и умалением достоинства противника. В информационном листке Кубанской канцелярии («Вольная Кубань». 1930, Белград) эта атака описана участником, 1-го Таманского полка есаулом Ширай, тогда прапорщиком и младшим офицером 1-й сотни, бывшей в головном эшелоне. Я приведу его описание полностью, а потом расскажу, «как это было на самом деле». Ширай атаку описывает правильно, но результат атаки им освещен совершенно неверно. Он пишет: «25 июня 1916 года 1-й Кавказский корпус генерала от кавалерии Кали-тина перешел по всему фронту в наступление. 1-я конная бригада 5-й Кавказской казачьей дивизии полковника Колесникова, входившая в группу генерал-майора Ляхова, после занятия Мемахатуна двинулась на Эрзинджан.
8 июля утром бригада заняла селение Юхоон-Лори, оставленное турками без боя, и, не задерживаясь, двинулась дальше к с. Аик, где, по данным разведки, противник занимал окопы по хребту, включая и с. Аик. Командир бригады решил немедленно же атаковать в конном строю сидящую в окопах турецкую пехоту, не ожидая подхода нашей артиллерии и пластунов, шедших в четырех верстах правее бригады.
Командирам полков приказано было выдвинуть вперед от каждого полка по две сотни и атаковать ими неприятеля. От 1-го Таманского полка были назначены 1-я и 3-я сотни, от 1-го Кавказского — 2-я и 6-я. В назначенных в первую линию сотнях было около 120 шашек. Местность версты на две до окопов была ровная, покрытая пшеницей. Посреди, параллельно хребту, занятому турками, протекала небольшая речушка. За речушкой, на версту, местность ровно поднималась к самому селу Лик.
Было 7 часов вечера, солнце уже село за гору, но его заходящие лучи еще окрашивали небо, когда назначенные сотни по знакам своих командиров развернулись в лаву. Пошли рысью. Таманские сотни шли правее кавказских. Изредка стали посвистывать пули и сотни прибавили аллюр. Пули стали свистеть все чаще. Заклокотали до того молчавшие турецкие пулеметы; пролетели и разорвались первые снаряды гаубичной батареи. Раздалась команда: „Шашки вон!“ и „Наметом!“.
Защелкали разрывные пули, дававшие синеватые вспышки в наступавших сумерках.
Сотни были взяты в работу с трех сторон. От щелканья разрывных пуль, трескотни пулеметов, разрывов снарядов ничего не было слышно. Сотни несли крупные потери. Но лихих таманцев и кавказцев уже ничего не могло остановить. С доблестными командирами впереди они дорвались до турок и с лихвой возместили им свои потери. Аик был взят. В то же время бригада совместно с пластунами ликвидировала скопившуюся на правом фланге атаковавших сотен сильную угрозу в виде появившейся новой турецкой пехоты.
В полной уже темноте все было кончено. Казаки еще раз поддержали свою старую славу…»
Есаул Ширай жил в Виши и часто виделся со мной. Потом выступал в Париже, в группе джигитов. Я с ним говорил по этому поводу. «Писано для красоты», — ответил он. Он умер во Франции.
Теперь же продолжу — «как это было на самом деле».
От кавказцев выступили 2-я сотня есаула Пучкова и б-я есаула Флейшера, а от таманцев — 1-я сотня сотника Василия Демяника и 3-я подъесаула Каменского (в 1918 году в Корниловском конном полку он был войсковым старшиной).
Оба штаба полка стояли на берегу обрыва и молча созерцали тихое, слегка ленивое вытягивание в колонну по одному своих сотен.
Хорунжий Абашкин шел в голове 1-го взвода 1-й сотни. Его гнедая вылощенная кобылица-полукровка, как и его очень чистый и свежий костюм штабного офицера, ярко выделялись среди линии казаков в замусоленных гимнастерках и черкесках и вытертых папахах. И на всем фоне будничного боевого строя сотен, уже два месяца кочующих под открытым небом, живущих в пыли, в грязи, в дождь и слякоть, глядя с обрыва на празднично-блестящий вид своего друга хорунжего Абашкина, я подумал: «Ну отчего он не надел другого костюма? Всякий турецкий солдат при столкновении явно будет стрелять первым делом в Абашкина».
Он шел спокойным шагом своей кобылицы благородных кровей и, глянув в нашу сторону, дружески и незаметно для других движением руки дал мне понять, как он счастлив, что наконец-то находится в строю и уже сейчас идет в атаку…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
