— Три ночи без сна, — сказал он невпопад. — Да еще пришлось мухоморы жрать корзинками, дабы зов пращуров слышать лучше… До сих пор их голоса в ушах…
Владимир поддержал его под руку, из-за густых черных волос больше похожую на лапу, толстую, хотя под пальцами чувствуется рука молодого, сильного воина, перевитая могучими мышцами, с длинными человечьими пальцами, хотя тоже толстыми и с когтями вместо ногтей.
— Доведу до крыльца, — сказал он. — Дохну воздухом, а то здесь один чад. Так почему надо бежать?
Гридни проводили их долгими взглядами, но пойти следом не решились. Владимир вел верховного волхва по длинному коридору, справа доносились удалые вопли пирующих, по дороге встретили ополоумевших слуг с полными подносами. Владимир свернул в малый коридор, которым пользовались только он да немногие из бояр, вывел Белояна на крыльцо. Постояли малость, вдыхая чистый воздух.
— Он придет за тобой, — ответил Белоян наконец. — Ему нужен ты. Он так и сказал, что должен пролить кровь рода, унизившего его… имя не прочел, прости. Взять кровь за кровь, зуб за зуб, око за око, а жизнь за жизнь.
Владимир смотрел исподлобья.
— Да? А если убьет меня, город пощадит?
Белоян помолчал, уронил голову:
— Об этом звезды молчат. Но так хоть ты уцелеешь…
— Надолго ли? — спросил Владимир горько. — Буду носиться по лесам, по долам как побитый пес, сберегая всего лишь жизнь! А за мной по пятам будет этот… бог? А я буду терпеть обидные выкрики в спину?
Белоян сказал хмуро:
— Это ненадолго. Я найду, как остановить даже бога. Уже засадил всех волхвов искать! Как бы ни был силен этот бог, но однажды столкнется с силой, что ввергнет снова на тысячу… не на тысячу, а вообще в мертвый сон. Или обратит в камень. Навеки!
Владимир хлопнул ладонью по столу:
— Нет, Белоян. Не все на свете по уму деется. Иной раз поступить по уму — это убить в себе человека. И хоть потом живет вроде бы человек по виду, даже мудрый, ведь уцелел, а на самом деле — мокрица мерзкая!.. Нет, жить надо не по уму, а по чести. Если его не возьмет булат, то нароем ловчих ям поглубже, внизу колья… Поглядим, останется ли цел? А если останется, то как насчет швырнуть сверху мельничный жернов?.. Пойдем поглядим, что и где можно сделать… Ничего не выйдет, тогда сам выйду супротив него с мечами в руках! Погибну? Так мы все когда-нибудь умрем.
Их голоса в тишине звучали непотревоженно. Когда Белоян ушел, Владимир сделал несколько коротких быстрых вздохов, очищая голову и грудь, повернулся и исчез за дверью.
А еще позже, когда его шаги стихли, наверху на толстой потолочной балке навеса над крыльцом зашуршало. Тоненькая детская фигурка повисла на руках, пальцы разжались. Мальчишка упал на пол, перекатился на бок. И, вскочив как кот, помчался на задний двор к братьям, сообщать жгучую новость.
Дюсен крался неслышно как степной пардус. И хотя день тих, в небе ни облачка, но двигался как тень, даже трава под ним словно бы не мялась.
Кленовый Листок шла торопливо, часто оглядывалась. Еще когда миновала городские врата, в испуге едва не выронила лукошко: страж за спиной громко кашлянул, словно переломил бревно. Печенежский стан за холмами, отдельные всадники проскакивают к городской стене, но в лес, как знала, ни один степняк никогда не сунется. И потому, что с конем в лесу делать нечего, и потому, что печенеги смертельно боятся лесных славянских богов. Но все же когда вошла в лес, смотрела не под ноги, где изящные ступни давили красные сочные ягоды, а по сторонам…
Сердце Дюсена сладко и тревожно ныло. Красавица здесь, когда ее не видят, еще прекраснее в своем божественном испуге. Сколько видел молодых девушек, что сразу начинали горбиться, если знали, что их никто не зрит, тут же выпускали старушечьи животы, а их прекрасные личики перекашивались темной злобой! А Кленовый Листок божественно прекрасна и в лесу, как прекрасна в отцовском тереме, на улице Киева.
Ноздри жадно раздувались, ловили запахи. Чудилось, что улавливает ее аромат, чистый и светлый.
Кленовый Листок все еще шла в глубь леса, пугливо посматривая по сторонам, а у него уже шерсть встала дыбом, в горле зародилось звериное рычание, а рука метнулась к ножу на поясе.
Слева из-за деревьев показался рослый витязь, зачем-то в доспехах, только русые кудри падают на плечи свободно, ветер их колышет, голубые глаза беспокойно шарят по сторонам. Дюсен узнал Ратьгоя, сильнейшего богатыря в младшей дружине. Сын незнатного боярина, затем воеводы, родни сильной не имеет, но его уже приметили за честь, воинскую доблесть и отвагу, уже за княжеским столом среди лучших…
Дюсен видел, как лицо Ратьгоя внезапно озарилось радостью. Если бы это была свирепая радость насильника, Дюсен был бы счастлив, можно ринуться на спасение, повергнуть, уничтожить, разорвать на куски… но этот голубоглазый вспыхнул, как верхушка дерева под утренним солнцем, пошел вперед торопливее, позвал негромко:
— Листок… Листок!.. Не пугайся, я здесь…
Волна звериной ярости ударила в голову Дюсена. Рука метнулась к рукояти ножа. Кончики пальцев стиснули с такой страстью, что стальным клинком ощутило себя все тело. Перед глазами пронеслась горячечно кровавая сцена, как он зарежет этого наглеца и эту тихоню, что тайком ходит в лес к мужчине…
Кленовый Листок ахнула. С болью и яростью он видел, как ее нежное лицо окрасилось румянцем, словно алая заря проступила на бледном небе. Глаза вспыхнули как звезды. Ее тело подалось вперед, она пробежала как лань через поляну, а с другой стороны вышел Ратьгой.
— Листок, — проговорил он с нежностью, — как я страшился, что ты не придешь!
Сердце Дюсена кричало от боли, грудь едва не разорвало, когда увидел, как они смотрят друг другу в глаза. Пальцы прикипели к рукояти. Вот сейчас… Как только этот наглец обнимет ее, сразу же прыжок, замах ножа, удар в шею, а вторым ударом так же торопливо, чтобы не раздумать и не увидеть ее прекрасное лицо, клинком ей под левую грудь…
— Ну почему бы я не пришла, — ответила она с мягким упреком. — Ты же знаешь, Ратьгой… Хотя не надо было тебе этого делать. Отец следит за мной день и ночь.
— Листок, — сказал Ратьгой дрожащим голосом, — я люблю тебя больше жизни, больше всего на свете!.. Помнишь, мы еще с детства мечтали, что никогда не расстанемся. И вот я верен детской клятве, а ты…
Она ответила с невыразимой мукой в голосе:
— Как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что мое сердце отдано тебе!
— Но тебя выдают замуж за этого степняка!
Ее голос дрожал от слез:
— Это верно. Что наши малые судьбы, когда речь о племени? Такой брак свяжет два народа… Но выдают меня, но не мое сердце! А сердце останется с тобой…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
