В силу вышеизложенного, прошу журналистов снисходительно отнестись к моим заметкам. Поверьте, у меня нет ни малейшего предубеждения ни против г-жи Собчак, ни против кого бы то ни было — поскольку я не владею никакой информацией касательно их реальной деятельности.
Чтобы это сообщение не выглядело совсем неправдоподобно, скажу, что читаю газеты — и косвенным образом узнаю о содержании развлекательной продукции. В силу того, что у меня нет доверия журналистам, я десяток раз пытался ознакомиться с продукцией лично: начинал читать стихи, или слушал песню. Однако дослушать и дочитать никогда не мог.
Таким образом, все что я пишу здесь, не связано с личными оценками. Это лишь рассуждения общего порядка.
Именно суждением общего порядка является, например, такое суждение: происходящее в России меня беспокоит тем, что все это — фальшиво. А если имеется фальшивое явление — это означает, что существует неизвестная правда. Это и тревожно.
От событий последних месяцев — непроходящее ощущение фальши.
Фальшивое действие — вот единственная оценка происходящего, которая у меня возникает. Все вокруг говорят: искренно! в полный рост! не можем молчать! довольно! — а у меня ощущение что это все — спектакль.
Это тревожно. Происходит «что-то не то». Идет какое-то надувательство.
Я наблюдаю социальное волнение в котором нет никакого стержня — нет мысли — нет программы — нет мыслящих людей — нет убеждений — нет сформулированных позиций. Риторика общего порядка (мы за демократию против тоталитаризма) не в счет. Это просто речевой понос. А мыслей никаких нет. Совсем никаких. Это дико.
События 86–91 дали десятки аналитиков всех сортов. Даже журналисты тех лет не были дураками. А сколько социологов, экономистов, историков, и все говорили по существу — наболело, обдумали, составили списки.
События 1905–1917 дали социальных мыслителей, философов, политиков — мирового уровня. Было кого слушать. От Мартова и Плеханова, Струве и Богданова, Сорокина и Чичерина, Ленина и Троцкого, — и до мелких политиков типа Керенского, Шульгина или военного Корнилова — это были люди с артикулированными взглядами. Понимаете разницу? Они могли сказать что думают, потому что у них были мысли.
Сегодня — пустыня. «Нас выйдет миллион и тогда наши требования услышат!» Дивно — но какие требования? Не томите! И — молчание. Нет, происходит что-то не то. Общий уровень рассуждения настолько низок, настолько убог, что этот променад не может быть квалифицирован как движение. А движение, тем не менее, есть — оно идет.
И возникает чувство обмана, ожидание спрятанной в рукаве крупье козырной карты — и это чувство нарастает.
На поверхности пена — журналисты, приписывающие мне соображения Ювенала, это не большого полета мыслители. Такого рода тексты пишутся без счета, эмоции и тяга к самовыражению имеются, но ведь одной лишь дурью движение питаться не может.
И я спрашиваю — неужели это весь интеллектуальный запас движения? Вы уверены, что нам показали все? Ведь наверняка нет.
Вчера я процитировал слова Антония из «Юлия Цезаря» Шекспира — «Я на ноги тебя поставил смута, иди любым путем».
Кто поставил на ноги смуту? А кто-то поставил. Ах, это народ сам не стерпел! Неправда. Журналисты пишут, студенты кричат. Что-то спрятано. Что?
Чем я занимаюсь (18.06.2012)
Я пишу картины и романы.
Роман и картина — вещи похожие, это сложносоставные большие произведения, описывающие устройство мира и судьбы героев.
Произведение обязано иметь общую концепцию истории; единый сюжет, который сплетен из множества частных; образный строй, связанный с общим представлением о мире; особую интонацию рассказа, происходящую от убеждений автора.
Вот именно это и есть роман; именно это и есть картина.
Надо думать долгую мысль, додумывать и выкручивать ее до конца.
Теперь романом называют сочинение на двести страниц с легким взволнованным ощущением бытия. А картина умерла, так принято считать, все адекватные люди заняты инсталляцией. Но мне интересно другое.
То, что я пишу романы и картины — невежливо по отношению к окружающим.
Мое присутствие неудобно, сам чувствую, что мешаю.
Возникает неприличный в свободном обществе морализаторский тон: что же это, получается, ты картины пишешь, а остальные? Уж не хочешь ли ты показать, что у нас не романы, а повести?
Вышло так, ничего не поделать. Притвориться маленьким у меня не получается. Когда написаны тысячи картин и тысячи страниц, трудно прикинуться, что ты пришел поиграть в буриме.
Отлично понимаю, что веду себя невежливо. Не обижаюсь, когда принимают контрмеры.
Художники постановили считать, что не существует такого художника. Зануда, закрашивающий пятиметровый холст человеческими фигурами — это недоразумение. Договорились, что я — писатель, испытали облегчение. Просто есть писатель, который рисует.
Равным образом писатели договорились считать меня художником. Есть художник, который, между прочим, пишет толстые книжки, любопытный случай. Он не настоящий писатель, конечно. Потому что, если признать, что это вот — роман, то как же называть поток сознания про детство?
А потом появилось спасительное определение — оказалось, что я публицист. Но если спросят профессиональных зоилов, они растолкуют, что я не умею писать статьи.
В союзе писателей состоят писатели, в союзе художников варятся художники. Возможно, кружки единомышленников нынче иначе называются. Это системы договоренностей: сегодня считается, что три полоски — картина. Вам так удобно? Ну и хорошо.
Я ни в какой союз не вхожу, просто рисую и пишу.
Большие холсты, много красок. Толстые книги, много букв. И мыслей много, что совсем неприлично. Упрекают в длине романа и в размерах картины, хотя пишу сжато: просто очень о многом надо сказать, а никто не говорил.
Видите ли, способность писать картины и романы — это специальное свойство сознания, умение видеть мир цельно. Данное свойство сознания выражает себя, как платоновский эйдос, то красками, то словами, то звуками — если человек композитор. Действительно, редко бывает, чтобы один человек писал одновременно и картины, и романы. Видимо, от недостатка картин и романов в современном мире, мне было поручено заняться и тем, и другим одновременно.
Я рисую картины и пишу романы.
Вы — художники и писатели. А я пишу романы и рисую картины.
Проблема буржуев (23.06.2012)
состоит в том, что они употребляют те же самые слова, что и простым смертным. Буржуям все еще надо иногда разговаривать и описывать свои эмоции. Если бы они могли вместо слов «любовь» «красота» «дружба» говорить слова «маржа» «процент» «опция» — то жизнь их была бы счастливой. Но порой (нечасто) в общении с детьми, подругами и даже за едой среди себе подобных буржуев — им нужно выразить чувство приязни. И тогда возникает потребность в таких понятиях, которые находятся в обращении у всего человечества, а не только принадлежат буржуям.
Это непривычно для буржуя и очень неудобно.
Особняк можно обнести оградой, счет в банке недосягаем, яхта плавает вдали от от смердов, сам вознесен над толпой — но вот слова общие.
Мало этого, от слова «красота» прямая дорога к понятию «истина», а от слова «истина» к понятию «справедливость». Стоит произнести одно из сравнительно нейтральных слов, как оно тянет за собой всю историю человеческой мысли — от которой хочется отгородиться раз и навсегда. Зайдешь, например, покушать, захочешь описать вкусовые ощущения от вина и рябчика — и невольно вступишь на опасную территорию социальных проблем. Казалось бы: где социальные проблемы — и где рябчик — а вот поди ж ты, оказывается, они объединены понятием «прекрасное». Надо бы запретить эстетику — но как же ее запретить, проклятую, если в список буржуйских удовольствий входит присвоение культуры. Нужен свой знакомый писатель, которого зовут на четверги, свой ручной художник, и вообще, культурная программка — мы с женой всегда ходим в театр на авангардное.
Однако оказывается, что культура — пресволочнейшая штуковина — принадлежит всем.
Это большая помеха.
Чтобы защититься от этой беды, буржуям надо переучить всю культуру, разрушить связь между красотой и истиной, истиной и справедливостью. Задача архисложная, но выполнимая. Всякий век вербуется компрадорская, салонная интеллигенция, которая обслуживает вкусы буржуя — компрадорская интеллигенция пишет новейшую историю искусства применимо к представлениям заказчика.
И сделано в этом направлении очень многое. Есть свои салоны, где свои художники качественно чешут пятки, есть свои журналисты, которые вам как дважды два объяснят, что у буржуев самая красивая красота.
И можно считать, что победа над миром рядом, но ведь и у пьяного Ваньки и у нищей Маньки тоже есть свой клок красоты — так себе, неказистый клок, а они его тоже считают красивым. и знать, что красота общая — нестерпимо для буржуя.
