— Задача серьезная, ваше величество, — без раздумий ответил он, — и ей необходимо посвятить себя целиком. На другие дела времени не останется, а между тем их у меня немало.
— Почему бы тебе их не отложить? Положение чрезвычайное.
— Вот так взять и отложить? Ты вызвала меня к себе, ни о чем не предупредив, и хочешь, чтобы я все бросил и взялся за твое поручение? Если я оставлю свои нынешние обязанности, торговый порт придется закрыть. Между прочим, убытки понесут не только купцы, но в первую очередь твоя казна. Лучше поищи другого казначея.
— Пожалуйста! Помоги нам хотя бы проверить книги учета пошлин. Потом я найду кого-нибудь другого.
На протяжении разговора он продолжал стоять. Его одежды ниспадали прямыми складками почти до пола, открывая взгляду лишь дорогую обувь из кожи газели, а поза выражала сдержанное спокойствие.
— Кроме того, — продолжила я, — мне и в голову не приходило, что ты сразу после нашего разговора бросишь старые дела и возьмешься за новые. Однако в перспективе мне нужен знающий человек, способный справиться с одной из самых ответственных должностей. Меня, знаешь ли, всегда удручало — я бы сказала «забавляло», да в действительности это не смешно — желание людей иметь мудрых, честных, человеколюбивых царей, хотя их советниками они готовы видеть глупцов и невежд. Все сетуют на тупость, леность и нечестность чиновников, но стоит предложить такому обличителю взвалить бремя государственных забот на себя, как он тут же придумывает отговорку и предпочитает заниматься семейными делами. И кого же винить, если мудрые люди не желают послужить царю?
— Я не единственный, кто способен успешно вести дела, — упрямо заявил он. — Да и едва ли стоит отдавать денежные средства всего Египта на попечение александрийца.
— Деньги есть деньги, — сказала я. — Драхма — это драхма, хоть в Александрии, хоть в Асуане. Дело не в том, что ты александриец, а в том, что ты, как и весь твой народ, не одобряешь моего правления. Я знаю, ты испытываешь ко мне неприязнь.
В первый раз он позволил себе выказать какое-либо чувство кроме спокойной отстраненности.
— Нет, никакой неприязни. Хотя должен признать, что некоторые евреи действительно чувствуют пренебрежение к себе. Оно выражается в том, что власти всячески благоволят грекам. Правда, Цезарь… — Он сделал паузу, чтобы выделить имя. — Тот был щедр к тем, кто выказал ему приверженность в час нужды.
— Так ведь и я в то время была с ним! И разве теперь не час нужды? Эта та же война, только не между претендентами на власть, а между людьми и силами природы.
— Мы были рады помочь Цезарю.
Почему он уже дважды с таким нажимом произнес имя моего возлюбленного? Не потому ли, что не может в открытую задать вопрос: «Кто будет нашим настоящим правителем, ты или Цезарь?» Иудеи явно предпочли бы римского полководца.
— Если вы поможете мне, тем самым окажете уважение ему.
Он едва заметно покачал головой.
— Как так?
— Потому что Цезарь сражался, чтобы сохранить престол для меня. Разве не его стараниями я стала царицей?
— И матерью его ребенка.
У него хватило смелости сказать это напрямик.
— Да, матерью мальчика, который будет править Египтом после меня. И Цезарь будет доволен, рад, если ты поможешь мне… и его сыну.
— Пусть казначейские книги принесут в мой склад, — сказал он вдруг деловитым тоном купца, договорившегося о цене и готового ударить по рукам. — Взгляну, что к чему. Правда, не обещаю, что верну их к завтрашнему дню.
Я сделала все возможное, чтобы лицо не выдало моего изумления. Завтрашний день! Я надеялась на срок от семи до десяти дней, а о возможности выверить все за одну ночь никто не мог и мечтать. За исключением Цезаря… И этого Эпафродита, одаренного красотой Афродиты в мужском образе. Видно, боги судили так, чтобы около меня оказывались лучшие из лучших. Это возвышало, но имелся и недостаток: в сравнении с ними, с их нечеловеческой одаренностью и энергией, скромные возможности обычных людей начинали казаться ничтожными.
— Благодарю тебя, — сказала я. — Книги доставят туда к тому часу, какой ты назовешь.
Он вышел из комнаты, а я проводила взглядом его блеснувшее на полуденном солнце красное одеяние и подумала:
«Интересно, как они сработаются с Мардианом?»
Пришла зима с ее порывистыми ветрами и морскими штормами. Свой двадцать третий день рождения я отметила тихо, поскольку куда важнее для меня было другое: в тот же день моему Цезариону исполнилось шесть месяцев. Даже недолгая разлука заставляла меня скучать по нему, а когда мы были вместе, я могла часами любоваться, как он играет или просто спит. Это удивительно, но в глазах матери ее младенец являет собой самое завораживающее зрелище на свете.
В положенное время вода в Ниле пошла на убыль, но нанесенный половодьем ущерб оказался еще серьезнее, чем мы предполагали. Тем не менее благодаря принятым мерам обошлось без многочисленных жертв и массового голода. Зато взбухший Канопский рукав затопил Каноп вместе с пресловутыми садами наслаждений, так что некоторые питейные заведения уплыли — не исключено, что вместе со своими владельцами, а то и посетителями. Но содержатели злачных мест в помощи государства не нуждались: опыт показывает, что такого рода заведения всегда покидают последними, а восстанавливают первыми. В целом все было в порядке.
Как-то поутру в конце зимы я сидела, глядя на Цезариона, сосредоточенно и серьезно разматывавшего большой клубок шерсти, и ко мне явился Мардиан.
Мне всегда было приятно его видеть. Есть люди, способные поднимать настроение одним своим присутствием; мой Мардиан с его широкой квадратной физиономией и вечно имевшимся наготове острым словцом или проницательным замечанием как раз из таких.
— Донесение, — лаконично сообщил он, вручая мне свиток.
Потом он устроился на большой подушке и сосредоточил все свое внимание на Цезарионе.
Это было именно то, чего я давно ждала с нетерпением и тревогой. Мои агенты в Риме выяснили, что Цезарь выступил с войсками в Северную Африку, где и находился в настоящий момент.
Он отправился в поход во главе шести легионов — пять из них составляли зеленые новобранцы — и двух тысяч конницы. Но поход с самого начала не задался и сопровождался дурными предзнаменованиями. Сначала шторм оттеснил корабли на север, не дав высадиться в намеченном месте, а потом, уже при высадке, Цезарь споткнулся и упал ничком.
Я ахнула и словно услышала эти слова со стороны. Мардиан встрепенулся, вскинул голову, но я вернулась к чтению.
