ни его кочующих орудий. Как потом выяснилось, артиллеристы умели отводить своего командира из опасных зон. Кто-то из них привез сюда армейского терапевта, который, увидев капитана, без разговора выписал направление во фронтовой специализированный госпиталь и вызвал для него специальную машину. А через час из штаба артиллерии фронта поступило приказание: отдельный дивизион кочующих противотанковых орудий откомандировать в распоряжение командующего танковой армией Рыбалко, которая в этот момент совершала стремительный марш-маневр на Прагу.
Позже майору Григорьеву стало известно, что этот дивизион во главе с тем же командиром — белокурым голубоглазым капитаном — участвовал в разгроме остатков немецко-фашистских войск на территории Чехословацкой республики и в освобождении Праги.
Запись шестая
В сентябре сорок пятого года Вася Гудошников, окончив ремесленное училище, получил путевку в слесарный цех Перовского завода. В те же дни у него появился новый друг, вроде тоже ремесленник. Звали его Алексеем. Он был в военной форме, слесарного дела не знал и приходил на работу как ученик. Смешно было смотреть на такого ученика: станет у верстака, на две головы выше всех ремесленников, в габардиновой гимнастерке, армейские брюки с малиновым кантом, а инструмент в руках держать не умеет.
— Дяденька, — говорили ему ребята, — давай зашпаклюем канты на твоих брюках мазутом.
— Давай, — соглашался тот, — только хочу знать — зачем?
— Сразу видно, в офицерах ходил, а слесарить не приспособлен.
— Научусь.
— Ну-ну, учись! Подшипники швабрить — не команду давать «Направо», «Налево», — подшучивали ребята.
Поселился он в заводском общежитии. Койка досталась ему, как показалось Васе Гудошникову, самая короткая. Ляжет — и ноги некуда девать, хоть отрубай чуть ли не выше коленок. Над этим ребята тоже подсмеивались: дескать, для порядка надо укоротить такие конечности хотя бы на полметра. А он, молчаливый такой, задумчивый, вроде соглашался и ноги обрубить.
Удивительный человек! Придет с работы, присядет к низенькой для него тумбочке, согнется над книгой в три погибели, и ничем не оторвешь его от чтения. Ложился спать позже всех, неохотно, не закрывая книгу, но дежурные выключали свет, и делать нечего — в темноте читают только слепые. Когда раздевался, то от него пахло аптекой, будто до самых костей он был пропитан разными лекарствами. Многие ребята кривили носы, чихали для смеха, потом как-то вдруг свыклись с такими запахами, будто поумнели, так что, когда начинало пахнуть лекарствами, все замолкали — ни звука, ни шороха.
А случилось это после того, как посмотрели на него в умывальнике. Он был в одних трусах, обтирался холодной водой. Сколько же железа и свинца довелось пропустить ему через себя! На нем не было живого места. Грудь, руки, плечи в шрамах и швах. Будто нарочно кто-то неловкими руками несколько раз перекраивал, сшивал и связывал кожу на нем... Ребята обомлели, кто-то даже чуть ли не застонал, кажется сам Вася, от чужой боли, когда ладонь Алексея застряла в глубокой ране на левом боку и заворочалась там, как в бесчувственной банке с обтирочным материалом.
А ноги... Как он на них ходил и стоял у верстака? Правая и левая располосованы вкривь и вкось от бедра до пяток. Левая, видно, была перебита в бедре и срослась как-то плохо, того и гляди снова переломится...
С того часа Вася Гудошников и его младшие друзья по общежитию стали искать дружбы с Алексеем. Дружить с таким фронтовиком — значит самому ходить чуть ли не в героях и другим рассказывать про войну не по книжкам, а по живому слову.
Тогда же Васе захотелось рассказать Алексею про себя, про свою жизнь — хоть она и короткая. Оставшись без отца, без матери — они погибли в начале войны в пограничном поселке близ Бреста, — Вася долго скитался по оккупированным немцами городам и селам. Было тогда ему всего лишь двенадцать лет, но он очень хотел поступить в армию или в партизанский отряд, чтоб отомстить фашистам за мать и за отца, но с ним никто и разговаривать не хотел на эту тему. Все посылали: иди туда-то, в такой-то населенный пункт, там тебя переправят куда надо. Вася догадывался, что его хотят переправить через линию фронта, в глубокий тыл, а ему не очень хотелось быть в тылу, да и сама линия фронта откатывалась на восток так быстро, что пешком за ней было трудно угнаться.
Наступила осень. Босиком, в коротких шароварах и ситцевой рубахе, голодный, пробирался он по лесам и болотистым полям. Питался чем попало. Сырая картошка была для него лучшим блюдом. Когда выходил на дорогу, чтоб попросить кусочек хлеба, то обязательно натыкался на полицаев или на немецких патрулей, которые гоняли его, как зайчонка, даже из автоматов стреляли, но он успевал увернуться и скрыться от них. Вскоре голод одолел его. Свалился в какую-то канаву и вроде заснул. А когда проснулся, то оказался на санитарных носилках, рядом с каким-то командиром, которого несли на себе наши бойцы. Как потом выяснилось, они выходили из окружения. Командир приказал подобрать Васю и положить рядом с собой.
— Хороший был командир, — рассказывал Вася, — умный, добрый, но все время будто в кипятке варился. Жарко было лежать возле него. Варился, варился, потом сразу похолодел...
Долгими и трудными дорогами выходили бойцы без командира из окружения. Хлебнули голоду и холоду вдоволь. Волосы на голове льдом покрылись, от голода в глазах зеленело, ноги пухли, а бойцы все шли и шли, местами в бой с немцами вступали и снова шли. Вышли из окружения где-то под Москвой уже по снежным дорогам. В тот же день отправили Васю в больницу.
Поправившись, Вася снова попытался попасть к бойцам, которые вынесли его из окружения, но с ним опять никто не стал разговаривать на эту тему. Отправили в детский дом. Там сказали: «Хочешь быть настоящим бойцом — кончай семилетку, потом пойдешь в ремесленное училище, учиться ковать оружие против фашистов».
Пришлось согласиться. Окончил седьмой класс и поступил в ремесленное училище. Но ковать оружие не успел: война кончилась.
— Вроде бы напрасно старался, — сказал Вася с разочарованием в голосе.
Алексей внимательно выслушал его, по-дружески обнял за плечи, как равный равного, и, подумав, ответил:
— Нет, Вася, не напрасно. Воевать научились миллионы, а вот таких слесарей, как ты,
