Отвалив от посла, Огородников стал круто забирать к буфету: пока не поздно, надо захмелиться, а то приему-то скоро конец.
Макс, что это значит? – спросила бурно влекомая Настя. Он пожал плечами. Мелькнул со вкусным бутербродом у рта либеральный соседушка, многозначительно подмигнул, хотя в его исполнении подмиг обернулся еще большим расширением круглого глаза, вышепнул «браво», беззвучное, как мыльный пузырек, слинял.
Браво, громко сказал румяный и стройный, как десятиборец, Харрисон Росборн. Я заметил по часам: тридцать две минуты с послом! Это очень хорошо, очень, очень хорошо, Макс! Огородников быстро загружался возле буфета. А что тут такого особенно хорошего, Харрисон, что тут такого вообще-то сногсшибательного? Просветите дурака!
Не притворяйтесь, Макс, все только и говорили об этой демонстративной аудиенции. Демонстративной, вы сказали? Тут Настя как бы слегка рассердилась. Не придуривайся, Ого, ты что, сюда жрать пришел, что ли? Росборн отвел их от буфета в угол, где при помощи какого-то извечного там стоявшего фарфорового истукана можно было слегка отсоединиться от толпы. Благодаря вашей беседе с послом я сделал два любопытных вывода, сказал Росборн. Во-первых, у французов, оказывается, неплохая информация о глубинных московских делах. Во-вторых, этот Мюран-Осси явно неплохой парень, просто-напросто неплохой и нетрусливый парень.
Да просветите же, Харрисон, черт возьми, ну, скажите же, как все это в политике называется, шамкал Огородников набитым ртом, да еще сморкался попутно в большущий салатного цвета платок. Настя очень строго стояла и молча переводила глаза с одного на другого.
Видите ли, Макс, у меня есть в Москве, ну, то, что называется «сорсес», ну, словом, «источники». Это уже многолетнее дело, и я, прекрасно понимая, откуда, с какого дна эти источники бьют – увы, в английском эта экспрессия не вполне работает, – но, знаете ли, кроме этой дурацкой игры, есть ведь еще и человеческие отношения… В общем, я научился разговаривать с «источником» и различать, где подсаживают утку, где пахнет дичью, то есть правдой. Вчера я ужинал со своими «источниками», и разговор шел в большой степени о вас, что естественно – о «Скажи изюм!» сейчас говорит вся политическая Москва. Блядство, вставил тут краткий комментарий предмет разговоров всей политической (оказывается, есть и такая) Москвы. Это слово мне почему-то не дается, улыбнулся Росборн. Вообще матом стараюсь не пользоваться. Однажды употребил в компании, где все ругались, а оказалось ни к городу, ни к. деревне, всех шокировал… Ни к селу ни к городу, мрачно поправила Настя. Она не спускала взгляда с Ого, кажется, понимала, что, несмотря на чавканье паштетом и хлопанье «бужоли», Макс начинает «пустеть», то есть вновь возникает дикое ощущение распирающей пустоты; необходимо найти для него какие-нибудь надежные транквилизаторы.
Харрисон Росборн покраснел: он очень серьезно относился к своему русскому. Позор, сказал он, простите за дурацкую ошибку, это просто от волнения. Если бы я по-английски так, как вы по-русски… Макс заторопился… вот расскажу вам случай, дикий курьез в Австралии… Он, кажется, охотно замял бы разговор об «источниках», однако Настя остановила словоблудие. Пожалуйста, Харрисон. Почему вы волнуетесь? Видите ли, Росборн посмотрел через плечо, я понял, что Максу угрожает что-то очень серьезное. Об этом мы догадываемся, сказала Настя, но есть ли у вас что-то конкретное? Вот именно, кивнул журналист, в «Фотогазете» готов фельетон. Заголовок – «Скрытая камера Огородникова». «Источники» сказали, что такого не припомнят со времен Солженицына.
– Здорово, – сказал Максим. – Можно гордиться. Полчаса с послом Франции. Статья в ведущей газете. Сравнение с Солженицыным. Гордись, Настя! Лично я буду гордиться сегодня весь вечер, а завтра вдребадан облююсь, обосрусь, обоссусь, истеку и испарюсь!
– В своем репертуаре, – сказала Настя. – Не слушайте его, Харрисон.
– Почему? Мне нравится этот план, – засмеялся Росборн, потом добавил, понизив голос: – Пожалуйста, держите меня в курсе всего происходящего, звоните прямо в бюро и домой. Думаю, что сейчас это вам уже не повредит.
Остаток вечера Огородников и впрямь выкаблучивал, как в прежние времена. Насосался шампанским. Танцевал с женой бразильского посла, а потом и с самим бразильским послом. Торговал свою жену Настю в гарем представителя Объединенных Арабских Эмиров. Общество было в восторге. Постепенно все же гости разошлись, в пустынных и порядком захламленных залах остались только «изюмовцы» да несколько стукачей. Вдруг в глубине анфилады возникла чрезвычайная фигура: Васюша Штурмин в своем цилиндре и развевающейся крылатке. Потрясенный обслуживающий персонал смотрел на его звонкое приближение, казалось, позвякивали шпоры. Казалось, оставил лошадь у крыльца. На самом деле – ни шпор, ни лошади. Только что прилетел из Свердловска, из гущи народной жизни. Узнал, что у франков гужуетесь, и вот я здесь. Да как же, Васюша, без приглашения? Не проблема, проехал в багажнике «Ситроена». А обратно-то как? Не проблема, обратно – под банкой!
Песня из глубин народной жизни
Коммунисты поймали мальчишку,Затащили к себе в КГБ,Ты признайся, кто дал тебе книжку,Руководство к подпольной борьбе!
Ты зачем совершай преступления,Клеветал на наш радостный строй?Брать хотел я на вашего Ленина! -Отвечает им юный герой.
Восстановим республику павшую,Хоть Чека и силен, как удав!И Россия воспрянет уставшаяПосреди человеческих прав!
Так вещал в глубине заточенияЛев Соколкин, народный боец,И слова его без исключенияДоходили до юных сердец!А однажды в гэбэшной компанииПоявилась живая душа,Синеглазка пришла по заданию,Нина Щорс, дипломант ВэПэШа!
Среди урок, пестрящих наколками,В той тюрьме, что зовется «Багдад»,Нина Щорс увидала Соколкина.Два сердечка забилися в лад!Повлияйте на юного циника,Попросил ее старый чекист,Но в глазах ее, чистых и синеньких,Жил поэт, а не дохлый марксист…
В том же духе далее сорок четыре куплета.
V
Сканщин и Планщин засиделись за полночь в штаб-квартире опергруппы. Нужно было завершить разбор огромного потока информации и окончательно сформулировать акции следующей недели.
Генерал наслаждался: отличная же, в самом деле, обстановка! Огромный кабинет погружен в темноту, только два стола освещены яркими настольными лампами, его собственный и стол любимого ученика, талантливого и миловидного Володи. Заварен крепкий чай, не чай – деготь. В наличии и бутылка коньяку. Выпьем, когда закончим. Домой не хотелось. Дом с верной супругой «Георгием Максимильяновичем» опостылел хуже горькой редьки.
Капитан хандрил. Во-первых, потому, что сорвалась свиданка с дорогой Викторией Гурьевной. Во-вторых, претила эта гора бумаг, оперсводок, информашек и доносов. Попахивает канализацией это хозяйство, говном разит, иначе и не скажешь. Лучше бы художественную литературу сейчас почитать. Коллега из «лишки» как раз обещал на пару дней реквизированную при обыске «Лолиту». В-третьих, вообще надоело работать. На юг бы! В-четвертых, боялся, как бы генерал не вспомнил о своей дурацкой идее «сигнал предостережения», порученной для исполнения лично ему, нет чтобы Кольке Слязгину, позорнику, отдать. И в-пятых, неприятнейшим образом отрыгивалась встреча с вышестоящим лицом, просто-напросто возникало презрение к роду человеческому. Работая в «железах» уже третий год, Вова Сканщин не переставал удивляться многоступенчатости начальства, или, как извлечено было из словаря инслов, «иерархии». Вот этот, вышестоящий, перед которым сам генерал придыхает, кто он таков? Мы сейчас, Володя, с тобой в такие верха поднимаемся, голова закружится! Шли-шли по разным этажам, ехали-ехали на разных лифтах, подъемы и спуски, запутаешься, где тут верха, где низы. Наконец предстали перед личностью Врагу-во-сне-не-пожелаешь-уви-деть. Сидело молча, пока Валерьян Кузьмич докладал, никаких эмоций на глиняном лице не выражалось, только лишь раз левая бровь поползла вверх при докладе о тридцатидвухсполовиннойминутной беседе М.П.Огородникова с французским послом. В этой связи изрекло звук «хм». Генерал тут же подхватил: в этой связи мы чуть тормознем наших журналистов. Оно сделало себе пометку.
Генерал, как будто по заказу, только об Огороде докладал, все его передвижения, словечки и контакты, об альбоме же вообще ни слова. Странное впечатление от вышестоящего лица, вроде даже одобрил работу капитана Сканщина – резкий подъем, каблуки вместе, подбородок вверх, демонстрация лица, то есть показ преданности, служу Советскому Союзу! – вроде бы тишина, спокойствие, непреодолимая сила, а все равно какое-то странное ощущение, как в художественной литературе пишут, странное ощущение какого-то знакомого тошнотворного позора. Из папаниных, что ли, складских корешей? Тьфу, придет же такое в голову.
