Вспомнилась почему-то приторно-сладкая, доверительная улыбка Муравьева, и Чубарев, помедлив, поморщился; а-а, пусть их, решил он, подстраховывают и перепроверяют, если дело касается Шилова, тут ничего заранее не угадаешь, главное сейчас — запустить в серию новый двигатель, переоснастить производство, наладить поток… ну а все остальное, все тревоги, касающиеся лично его, можно и не брать во внимание, бог милостив, авось пронесет и на этот раз, а если что-либо выше, то и с характером Сталина он имеет дело уже два с лишним десятка лет, у того, если что наметилось, долго не залежится.
Чубарев распорядился встретить главного конструктора, но в последний момент передумал и подъехал к аэродрому сам; по дороге в заводскую гостиницу, уютно разместившуюся в высоких солнечных соснах, он завел Шилова в заводоуправление, недавно украшенное по фасаду смальтой (Чубарев этим очень гордился, потому что достать смальту стоило ему немалых трудов), показал малое конструкторское бюро, АТС, кабинеты, конференц-зал, отделанный светлым полированным деревом, соединенный с кабинетом директора отдельным ходом.
— Широко живете, с размахом, — одобрил Шилов и, привлеченный громадной, во всю стену, доской с тремя рядами фотографий, под каждой из которых красовались красные или черные флажки, подошел к ней вплотную и стал внимательно ее изучать.
— Ну как, наглядно? Личное мое изобретение, думаю запатентовать. Начальники цехов этой доски боятся, как черт ладана. Плохо работает — черный флажок ему, хорошо — красный. Красных, как видите, гораздо меньше.
— Узнаю коней ретивых… И помогает? — Шилов по-птичьи склонил голову набок, считая флажки и помаргивая светлыми небольшими глазами.
— Обид сколько угодно, зато работают куда злее. — Чубарев налил из сифона шипящей воды в высокие хрустальные бокалы. — На пропуска пьяницам тоже ставим особые метки. Один раз напился — черная ему полоска в пропуске, другой — вторая, а третий — с завода долой.
— Хорошо, что предупредили, Олег Максимович, буду иметь в виду, — улыбнулся Шилов. — Ну а как все-таки, Олег Максимович, наши главные-дела? Что металлурги?
— Утешительного мало, держат за горло, Андрей Павлович. Требуем, грозим, просим, вплоть до выхода на Политбюро. Высших марок сталей, подобных шведским, увы, пока нет. На днях обещают дать новые результаты…
— У меня твердое задание, Олег Максимович. Умри, но сделай, вот так. Необходимо на десять пятнадцать процентов увеличить ресурс двигателя. Совсем пустяки, как видите. А у меня жизнь тоже одна. — Шилов весь подался вперед, и даже кончики его хрящевидных ушей напряглись, побелели. — Видите ли, перекрыть отставание, последние показатели американцев…
— Гм-гм-гм, — сказал Чубарев, пытливо взглянув па Шилова раз, другой. — Гм… Они мне известны, батенька, показатели-то, — тепло сощурился Чубарев, он любил людей горячих и прямых. — Ну что же, устраивайтесь, как я чую, кончилась моя спокойная жизнь. Ну да ладно, не привыкать… Был бы толк… Вам, дорогой мой Андрей Павлович, карты в руки.
Шилов поморгал, рассматривая очередную заинтересовавшую его фотографию на доске, вздохнул, ничего не ответил; они знали друг друга еще по военной поре, когда решением правительства наряду с основным производством налаживали выпуск реактивных минометов на Урале, и привыкли понимать друг друга с полуслова, хотя зимой сорок второго едва не разъехались смертельными врагами, и только грозный выговор Сталина выправил положение.
Сейчас они как-то одновременно подумали и вспомнили зиму сорок первого, врывающиеся в возведенные лишь на одну треть коробки цехов снежные потоки и странное в ночное время, будто фантастическое, освещение станков и линий, и среди всего этого застывшего, мертвого железа — жалкие, словно муравьиные, фигурки наладчиков, слесарей, арматурщиков, бетонщиков, ползающих в ночном, мечущемся снежными круговертями пространстве.
«Я подписал приказ, Андрей Павлович. С пятнадцатого декабря основные цехи вступают в строй, — на ветру и стуже простуженный голос Чубарева рвется, отлетает в сторону. — В шесть первая смена… Начнем сборку из запасных частей, привезенных с собой».
«Простите, то есть как завтра? — усиленно замахал Шилов заиндевевшими ресницами. — Я что-то не понимаю…»
«Разумеется, завтра».
«Но это невозможно, Олег Максимович…»
«Это приказ военного времени».
«У нас уже были смертные случаи, Олег Максимович. Только сегодня замерзло четверо подростков, вы же знаете…»
«Я знаю одно, Андрей Павлович: страна на краю гибели… Приступайте. Прошу вас лично проследить за первыми…»
«Это бесчеловечная жестокость, — окончательно заволновался Шилов. — Нас не поймут, ведь производство в совершенно диких условиях. Олег Максимович, отложите пуск на пять дней, хотя бы до двадцатого. Десяток двигателей ничего не изменит…»
«Ни на один час, Андрей Павлович. Один мотор сегодня нужнее, чем двадцать через пять дней. Неужели еще и вас необходимо убеждать? Не могу, Андрей Павлович, нет времени. Выполняйте».
Шилов покосился на Чубарева; сейчас не хотелось вспоминать этот короткий, со скрытым раздражением с обеих сторон разговор, да и многое другое…
— Ну, Олег Максимович, мое поздравление получили? — спросил он.
— Поздравление? — Чубарев недоуменно свел брови, но тотчас оживился: — Как же, как же, получил, спасибо. Что же?
— Как что же? — удивился Шилов. — Так просто не отделаетесь, Олег Максимович, вроде бы не по русски…
— Понимаю, понимаю… и приглашаю. — Чубарев досадливо отмахнулся. — Что ж, самое что ни есть житейское дело, каждому хочется выпить, повеселиться. Так бы и говорили, а то сразу целым народом хлоп по голове! Не по-русски! А если бы я кавказцем родился или башкирцем? Прямо одолели, подай им банкет — и все. Даже из Москвы едут по этому случаю… Муравьев звонил… и с ним целая свита… Вы же, вероятно, слышали про всякие там перемены? — спросил Чубарев вроде бы невзначай. — Брюханов отсюда пошел на новый главк… а вот теперь его первый заместитель к нам на банкет едет… Муравьева вы давно знаете, человек любопытный, что-то у него здесь заваривается. Так просто он не поедет…
Опять, изучающе склонив голову, Шилов взглянул на Чубарева; нельзя было понять, рад ли тот тому обстоятельству, что к нему едут высокие гости из Москвы, или наоборот, но разговор вскоре перекинулся на ближайшие, необходимые дела. Они вместе мирно поужинали у Чубаревых сибирскими пельменями, по старой уральской памяти любимым блюдом Шилова, и на этом, пожалуй, их спокойное настроение и кончилось. На другой день Шилов уже безвылазно пропадал в цехах, на испытательных стендах, в конструкторских бюро и в лабораториях, и Чубарев мог следить за ним только издали, но по тому, как Шилов явно избегал встреч, а если где-нибудь сталкивались, по тому, как он всеми правдами и неправдами уклонялся от разговора, Чубарев начал ощущать все нарастающую тревогу. На очередной летучке Шилов лишь однажды мимоходом попросил Чубарева прямо на заводе отгородить ему какой-нибудь закуток, и Чубарев, занятый в тот момент другим, не вдумываясь, черкнул в блокноте и тут же забыл, и когда через несколько дней раздался звонок из ЦК и в трубке послышался голос секретаря, интересовавшегося, как чувствует себя Шилов, Чубарев, ничего не подозревая, ответил, что хорошо и что работает сутками, не выходя с завода.
— Хорошо, говорите? А по нашим сведениям у генерального конструктора на заводе нет возможности нормально работать, чаю выпить негде, не то что прилечь, — возразил секретарь. — Он телеграмму Молотову прислал.
— Телеграмму? Какого чаю? — густо побагровел Чубарев от неподдельного недоумения, даже привстал из кресла.
— Вероятно, самого обыкновенного, — в тон ему сказал секретарь. — Уж вы, Олег Максимович, распорядитесь, диванчик какой-нибудь приспособить, а то как-то несолидно…
— Исправим, товарищ секретарь, — выдохнул изумленный Чубарев и, только положив трубку, вспомнил просьбу Шилова, еще больше изумился, затем, не выдержав, громко, раскатисто расхохотался. «Ну, характерец! Не меняется», — чертыхнулся он и тотчас отдал распоряжение хозяйственнику, а под вечер, приказав соединить себя с Шиловым, спросил:
— Можно узнать, самовар уже кипит, Андрей Павлович?
— Да мне бы и обыкновенного чайника хватило, — тусклым голосом отозвался заметно похудевший за последние дни Шилов. — И кровать-то княжескую втиснули, балдахина парчового не хватает…
— Кто же вас знает, Андрей Павлович. — Чубарев весело сощурился. — На всякий случай, может, и перестарались ребята. А вдруг потребуется? Ну как, теперь дело пошло лучше?
— Какой черт лучше. — Шилов с досадой махиул рукой. — Сегодня прилег, ну, думаю, полчаса — и вскочу. Как провалился, подхватился, гляжу, вечер.
— А все-таки, Андрей Павлович? — настаивал Чубарев. — Что вы меня-то с завязанными глазами держите?
