— И довольно мрачная?
Эберт решил не вмешиваться в разговор; сидя за столом, он перекатывал рукой пресс-папье.
— Не мрачнее, чем все остальное, — ответил Носке. — Слишком долго вы с ангельским выражением сидели на пороховой бочке. Такие бочки рано или поздно взрываются.
Не слишком ли много чести, неприязненно подумал Шейдеман, обсуждать с Носке вопросы большой политики?
— Хотелось бы, чтобы ты правильно понял нас, Густав.
— Прости, кого это — вас?
— Фридриха и меня. Мы хотели бы отправить в Киль отнюдь не карателя, а вполне нашего человека, социал-демократа. Надо внушить матросам, что помимо террора существуют другие методы.
— У вас почему-то сложилось обо мне превратное мнение — будто я слишком прямолинеен, — запротестовал Носке.
— Да, Густав, не скрою.
— Не далее как вчера я выступал в Брауншвейге и говорил, что путь террора совсем не в духе немецкой социал-демократии.
— Тем приятнее, если так… — небрежно отозвался Шейдеман. — Словом, вот тебе паше дружеское и партийное пожелание: мы хотели бы получить из Киля вести о мирных шествиях матросов, а не о том, как строчат пулеметы.
— Пока что пожелание похоже на шараду… Надо посмотреть все на месте.
— Можно же прибрать коллектив к рукам, не идя у него на поводу!
Эберт слушал, чуть-чуть прищурясь. «Кажется, время твое проходит, Филипп, — думал он, — и на первый план пора выйти мне». Но кильская история встревожила его сильно; эту брешь в имперской политике надо было заткнуть как можно скорее.
— В общем, Густав, мы полагаемся на тебя, — вставил он.
Шейдеман подытожил:
— Итак, берешься? Задание по тебе?
— Следовало бы вам знать, — с укором произнес Носке, — что я не из тех, кто уклоняется.
— Именно на это мы и рассчитывали.
Многого он от миссии Носке не ждал, но какой-то шаг с их стороны был необходим. А кабинет примет свои меры тоже. В политике на одну карту не ставят. Посмотрим, что из этого выйдет. Кильские события, подобно масляному пятну, грозят расползтись по стране, ухудшая и без того сложную обстановку.
Сведения, поступившие за день, были неутешительны: матросы создали в Киле свой Совет и хозяйничают в городе; делегаты их направились во все города и порты побережья. И вот восстания вспыхнули уже в Любике и Брупсбюттеле…
Несколько раз канцлер справлялся у Шейдемана, не ли сведений от их посланца. На статс-секретаря Гаусмана, тоже направленного в Киль, канцлер не очень рассчитывал. Вообще, он все больше искал поддержки социалистов, хотя в последние дни те держались замкнуто.
— Боюсь, не придется ли нам просить о помощи ставку, — заметил принц Баденский. — Это было бы нежелательно; думаю, в равной степени и для вас.
Шейдеман посоветовал подождать еще.
День не принес ничего, кроме вести о том, что восстание моряков охватило новые города побережья.
Шейдеман поздно вечером собирался покинуть свой кабинет, когда раздался звонок и телефонистка сказала, что соединяет его с Килем.
Слышимость была неважная, однако характерные хриплые нотки в голосе Носке он уловил тотчас же.
— Да, да, слушаю… Да, я… Можешь ли ты нас порадовать чем-нибудь?
— Новости неплохие, я бы сказал.
С души Шейдемана как будто камень упал. Он произнес энергично и как можно более отчетливо:
— Слушаю тебя, Густав, со всем вниманием!
— Я у них председатель их солдатско-матросского Совета.
— О-о, для начала неплохо; в самом деле неплохо.
— В ближайшие дни на собрании флотских и солдатских Советов будет предложено избрать меня губернатором.
— Как? — переспросил Шейдеман. — Я не совсем тебя понял…
— Ну господи, губернатором, ответственным за военное положение в области: генерал-губернатором!
— Густав, я тебя поздравляю: ты шагаешь в гору!
— Передай Фридриху, что дело более или менее верное — они у меня в руках.
— Браво, Густав, браво! — высоким голосом произнес Шейдеман.
В кабинете воцарилась какая-то странная тишина. Шейдеман крутил телефонный шпур, спрашивая себя, в какую сторону повернутся события. Движение, которое распространяется со скоростью ветра, можно, кажется, еще обуздать, взять в свои руки, направить по нужному курсу. Этот недалекий Носке дал им хороший урок конкретной политики.
Между тем старосты все еще совещались. Встречи происходили то в облюбованной ими пивной на Йостиштрассе, то в помещении рабочей школы, то в бюро независимых на Шиффбауэрдамм. Гаазе, ездивший в Киль, вернулся, воодушевленный событиями, полный громких и радостных слов: движение охватило все побережье, перекинулось на запад и неудержимо приближается к столице. Надо включиться, не теряя времени.
Но, заявив себя чуть ли не сторонником Либкнехта, он добавил, что действовать наобум, без тщательной подготовки нельзя.
— Так же невозможно, товарищи! — воскликнул Либкнехт. — Мы говорим, говорим, а как доходит до назначения срока, все пасуют!
— Но, по словам представителей, многие предприятия, все еще не готовы, — заявил Мюллер.
— У меня другие сведения: я был на восьми предприятиях только за последние два дня, и товарищи из нашей группы уверяют в один голос: как только команда будет Дана, все поднимутся, как один человек.
После очередного долгого обсуждения один из старост предложил: одиннадцатое ноября, понедельник.
— Нет, это поздно, — сказал Либкнехт. — Мы предлагаем восьмое, пятницу.
— Стоит ли нарушать единство из-за двух лишних дней? — заметил примирительно Гаазе. — Ведь надо как следует подготовиться.
— А я скажу так: в вашем упорстве есть постыдная осмотрительность. Революции так не делаются! Мало вам приказов, запрещения собраний?! Мы дождемся того, что осадное положение будет введено снова. Шейдемановцы вкупе с канцлером пойдут на все, лишь бы раздавить движение. А у вас тут скрупулезность, все взвешивается на аптечных весах!
Но поддержки у независимых Либкнехт не встретил. Даже более решительный Дитман присоединился к Гаазе и стал отговаривать от слишком близкого срока. Независимые и на этот раз добились своего.
В каждом таком столкновении чувствовалось, что у них своя линия и какая-то своя оглядка.
Собрание так ничем и не закончилось. Собираясь уходить, Либкнехт, до крайности возмущенный, спросил:
— А на митинг, уважаемые коллеги, вы пойдете?
— Погодите, какой еще митинг?! Чему он посвящен?
— Неужто так-таки ничего не знаете?! Просто не верится. Бесстыдство шейдемановцев привело к тому, что из Берлина выдворили советское посольство. И мы, организаторы революции, промолчим?! Не швырнем наше презрение в лицо этим господам?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
