В 1461 году отвращение понтифика к Сигизмундо привело к созданию нового оружия, которое, насколько я знаю, не выстрелило ни до этого момента, ни после: папа публично приговорил Сигизмундо к аду. Состоялся любопытный перевертыш ритуала канонизации. «Ни один смертный не поступал еще в ад после такого обряда, — сказал папа. — Сигизмундо первым будет удостоен такой чести. Согласно эдикту, он войдет в ад как товарищ дьявола и проклятых». На следующий год Сигизмундо отлучили от церкви, а сделанное в натуральную величину чучело сожгли при большом стечении народа против собора Святого Петра. Изо рта чучела свешивалась бумага со следующими словами: «Сигизмундо Малатеста, сын Пандольфо, король предателей, ненавидимый Богом и человеком, приговорен к сожжению решением святого Сената».
Хотя Сигизмундо тогда это только позабавило, но вскоре произошло несколько событий, принудивших его заключить мир с церковью. Пий проявил замечательную христианскую, терпимость и отменил отлучение от церкви раскаявшегося грешника. Вскоре Пий скончался, и Сигизмундо немедленно оскорбил нового папу, Павла II, и направился в Рим с намерением всадить в понтифика кинжал во время аудиенции. Папу предупредили. Говорят, что даже у кардиналов под сутаной были спрятаны шпаги! Дела Сигизмундо вскоре стали ухудшаться, и начались проблемы со здоровьем. Через несколько лет он умер. Ему тогда исполнился 51 год. Изотта стала управлять его делами. Характер Сигизмундо обелить невозможно, но, когда смотришь на красивую церковь, рожденную его странным мозгом, невольно поражаешься двойственности натуры этого человека.
В нескольких милях к северу от Римини, на дороге, что ведет к Равенне, я увидел под мостом ручеек. Называется он Рубикон. Когда-то здесь проходила граница между Цизальпинской Галлией и Римом. Любой генерал, переходивший ее со своей армией без разрешения Сената, считался мятежником. Цезарь перешел Рубикон, потому что разведчики предупредили его: враги в столице готовят против него заговор, и он знал, что ему надо либо идти в Рим, либо погибнуть. Это был величайший риск в его жизни. Когда он скомандовал своим легионам выступить, то действовал, как игрок — «Аlеа jacta est» («Жребий брошен»). С тех пор каждый человек бросает свой жребий и переходит свой Рубикон. Когда римская армия переходила вброд реку, пробираясь в стан врага, она обычно совершала жертвоприношение речному божеству, но, вместо того чтобы резать животных, Цезарь выпустил возле Рубикона табун лошадей и позволил им бегать по доте без табунщика. Среди предзнаменований, предсказывавших его убийство, было поведение этих лошадей. Они — как рассказывают — стояли послушно на пастбищах, отказываясь есть, и по мордам их катились горькие слезы.
Любопытно, как часто знаменитые реки не оправдывают связанных с ними ожиданий: Тибр ничего собой не представляет, а Иордан вряд ли шире Рубикона. Зимой, конечно, Рубикон, как и остальные реки, выглядит весьма внушительно. Цезарь переходил его вброд 10 января 48 года до н. э., а если перевести это на нынешний календарь, то это случилось во время ноябрьского паводка. Я стоял и смотрел на ручей.
У меня он рождал много мыслей и ассоциаций, а в это же время мимо проносились автомобили и мотоциклы. За те несколько минут, что я был там, несколько сотен людей перешли Рубикон, даже не подозревая об этом.
2
Я ехал в Равенну и думал: «Как странно, что Римская империя родилась и умерла в одном и том же маленьком провинциальном городке». Она заключала в себя весь мир и могла бы, кажется, выбрать себе любое место, но нет — вернулась в то же болото. Цезарь был в Равенне, когда пошел на Рим и привел в движение силы, создавшие империю. Прошло пять столетий, и Равенна приняла бежавших из Милана последних слабых императоров, с их греческими прическами и инкрустированными далматиками. Они хотели спрятаться здесь от варваров. Город оказался хорошим укрытием, и история империи продолжилась на западе еще семьдесят лет.
У здешней местности такой вид, словно море постоянно на нее наступает. Неукротимый итальянский фермер обработал и осушил ее, но земля, похоже, постоянно помнит о приливах, и я подумал, что здешним виноградникам впору бросить здесь якорь. Задолго до того, как появились упоминания о Венеции, Равенна стала городом в окружении болот. Улицы здесь были каналами. Жители передвигались на лодках и барках. Римляне писали о Равенне так, как сейчас мы пишем о ее преемнице. Город издревле пил дождевую воду, как это до недавнего времени делала и Венеция. В бодрящем ее воздухе процветали гладиаторы. Последним публичным занятием Цезаря до того, как он перешел Рубикон, было инспектирование гладиаторской школы.
Подъезжая, я готовился увидеть «милый мертвый город» времен Байрона, а вместо этого влился в поток автомобильного движения, медленно ползущего по улицам, рассчитанным на прохождение двух всадников. Наконец, полицейский-регулировщик махнул мне, чтобы я следовал на маленькую запруженную площадь, где на тротуаре стояли столики кафе. Все прочитанное о Равенне заранее настроило меня на то, что я увижу сонное местечко с осыпающимися стенами, обветшалыми дворцами, с проросшей через мостовую травой, а увидел оживленный торговый город, веселый и богатый. На улицах толкались фермеры, приехавшие из окрестностей, чтобы сделать покупки на выходные. Я заметил несколько смуглых людей, сильно смахивавших на Муссолини, видимо, типичная для этих мест внешность, ведь диктатор родился недалеко отсюда.
В отеле мне дали номер, выходящий окнами на узкую улицу, где был магазин под названием «Старая Англия». «Здесь, наконец, — подумал я, — обрету спокойный уголок и старую сонную Равенну, ту, о которой читал». Не успел я об этом подумать, как узкие улочки задрожали от приближавшихся автобусов, перед «Старой Англией» они высадили пассажиров, повернули в соседние переулки и остановились в ожидании. Отель немедленно заполнился женским щебетанием, ибо большая часть прибывших относилось к прекрасной половине человечества. Женщины разошлись по всему зданию, а затем устремились в столовую. Две из них, обе англичанки, сели за мой стол и спросили, что следует посмотреть в Равенне. Город им, на первый взгляд, приглянулся: приятное чистенькое местечко. В Венеции им не понравился запах, жаль, что по Большому каналу плавает столько капустных листьев. А как во Флоренции? Чисто? Они взглянули на наручные часы. Во Флоренцию они успеют к чаю. Кстати, там пьют чай? Обе дамы мне понравились, я позавидовал их способности беззаботно перемещаться по Италии. Видимо, они не слышали голосов из глубины веков, не ощущали прикосновения призрачных пальцев. Две приятные разумные Женщины, свободные от прошлого.
