Подъезжая, я готовился увидеть «милый мертвый город» времен Байрона, а вместо этого влился в поток автомобильного движения, медленно ползущего по улицам, рассчитанным на прохождение двух всадников. Наконец, полицейский-регулировщик махнул мне, чтобы я следовал на маленькую запруженную площадь, где на тротуаре стояли столики кафе. Все прочитанное о Равенне заранее настроило меня на то, что я увижу сонное местечко с осыпающимися стенами, обветшалыми дворцами, с проросшей через мостовую травой, а увидел оживленный торговый город, веселый и богатый. На улицах толкались фермеры, приехавшие из окрестностей, чтобы сделать покупки на выходные. Я заметил несколько смуглых людей, сильно смахивавших на Муссолини, видимо, типичная для этих мест внешность, ведь диктатор родился недалеко отсюда.
В отеле мне дали номер, выходящий окнами на узкую улицу, где был магазин под названием «Старая Англия». «Здесь, наконец, — подумал я, — обрету спокойный уголок и старую сонную Равенну, ту, о которой читал». Не успел я об этом подумать, как узкие улочки задрожали от приближавшихся автобусов, перед «Старой Англией» они высадили пассажиров, повернули в соседние переулки и остановились в ожидании. Отель немедленно заполнился женским щебетанием, ибо большая часть прибывших относилось к прекрасной половине человечества. Женщины разошлись по всему зданию, а затем устремились в столовую. Две из них, обе англичанки, сели за мой стол и спросили, что следует посмотреть в Равенне. Город им, на первый взгляд, приглянулся: приятное чистенькое местечко. В Венеции им не понравился запах, жаль, что по Большому каналу плавает столько капустных листьев. А как во Флоренции? Чисто? Они взглянули на наручные часы. Во Флоренцию они успеют к чаю. Кстати, там пьют чай? Обе дамы мне понравились, я позавидовал их способности беззаботно перемещаться по Италии. Видимо, они не слышали голосов из глубины веков, не ощущали прикосновения призрачных пальцев. Две приятные разумные Женщины, свободные от прошлого.
После ланча меня ожидала неприятная процедура: я должен был подстричься. Ненавистные услуги парикмахера, в большей или меньшей степени, неприятны в любой стране, но противнее всего чувствуешь себя в итальянской парикмахерской. Здешние заведения представляют собой нечто вроде клуба, зеркала отражают лица людей, пребывающих в восторге от собственной внешности. Я, однако, надеялся, что в Равенне найду тихое, спокойное место, где подстригусь без всякой суеты и быстро уйду. Отодвинув штору из бус, оказался я — увы! — в обычном салоне мужского тщеславия и самодовольства. И стариков, и молодых брили и стригли, как в воинственном Риме. Щелканье ножницами прекратилось, когда в парикмахерскую вошел молодой человек с иллюстрированным журналом и показал всем фотографию самой популярной итальянской киноактрисы в облике Венеры. Комментарии не были ни легкомысленными, ни грубыми. Казалось, знатоки восхищаются прекрасной вазой. И все же собственное отражение в зеркале большинству людей казалось предпочтительнее.
Когда подошла моя очередь, я сказал парикмахеру, что Равенна совсем не тот тихий, спокойный город, который я ожидал увидеть, а он объяснил, что обнаружение после войны метана принесло городу новое и совершенно неожиданное благополучие. «Равенна, — сказал он с гордостью, — стала теперь промышленным городом, и телевизоров у нас больше, нежели в любом другом итальянском городе такой же величины».
Вместо того чтобы пойти осматривать гробницы Галлы Плацидии и Данте, как я намеревался сделать в этот день, я отправился в место, которое каждый сокращенно называет E.N.I. — Ente nazionale Idrocarburi, что означает Государственное нефтепромышленное объединение. Находится оно в пяти милях от города, на семимильном канале, соединяющем Равенну с Адриатическим побережьем. Здесь я увидел огромный современный завод с гигантскими резервуарами, емкостями и охлаждающими башнями, занимающий триста акров земли. Завод окружает стена, а вокруг выстроились сотни автомобилей, мотоциклов и велосипедов. Такого количества транспортных средств, собравшихся в одном месте, я до сих пор не видел. Все они припарковались под бетонным навесом вокруг главного входа. Так как рекомендательного письма у меня не было, я не мог войти внутрь, а лишь смотрел в изумлении на промышленного монстра, не понимая, как такое производство можно было поднять за десять лет. Передо мной был наглядный ответ на занимавший меня вопрос: почему Равенна стала такой преуспевающей и энергичной. Байрон, должно быть, проезжал по этим местам, когда здесь, кроме сосен, ничегошеньки не было. Я решил, что это — самое неожиданное впечатление от Италии: пробуждение Равенны после тринадцативековой спячки. Я пошел вдоль канала и оказался на Адриатическом побережье у порта Корсини, недавно расширенного. Теперь он может принимать танкеры, приходящие в E.N.I. со Среднего Востока и из России.
Ближе к закату я успел занять свободный столик в восхитительном кафе на главной площади. Там ко мне присоединился знакомый, живущий в Равенне. Он сказал мне, что объединение уже производит тысячи тонн удобрений, каучука и, конечно же, бензина.
— Кто им владеет? — спросил я.
— Государство, — ответил он.
Государство и Равенну — в моих глазах — представляли до сих пор несколько неспособных и недолго живших императоров, а также экзархов. Теперь о его участии в жизни города свидетельствуют мотороллеры, телевизоры, велосипеды и «фиаты», неожиданно пробудившиеся старые улицы. Индустриализация тем не менее не изменила благородного и романтического облика Равенны. И на самом деле, когда вечером мы сидели в кафе, я смотрел на крепостные стены, на их зубцы, напоминавшие рыбьи хвосты, на бледное небо. Из открытых окон выплескивалась музыка, и самый воздух казался магическим. Мы неспешно разговаривали, пока не продрогли, а потом пошли в отель. В маленьком баре познакомились с немецким профессором. Он специально приехал из Мюнхена, чтобы посмотреть местные мозаики.
3
Я с удовольствием шел по улице. Колокола призывали прихожан к ранней мессе, женщины-торговки раскладывали на рыночных прилавках овощи и рыбу. Это была деревенская Равенна, такая, какой ее видели прежние путешественники. Такую сцену, должно быть, часто наблюдал Байрон, если рано вставал, хотя в те дни у него был роман с пухлой маленькой графиней Гвиччиоли.
Думаю, уличные базары Италии следует увековечить, прежде чем современный мир от них избавится. Все они разные, хотя и сделаны по одному образцу, так же как и окружающая их среда: собор, баптистерий, кампанила и городская ратуша. Мне хотелось бы, чтобы фотограф, такой же талантливый, как Джорджина Массой, посвятил бы им книгу. Яйца, птица и овощи никогда еще не продавались в такой благородной обстановке. Интересно было бы сравнить лица и рыночные прилавки Мантуи, Кремоны и Болоньи, Равенны, Римини и Падуи. Какие вечные типажи можно увидеть в эти утренние часы, когда солнце спускается с красных черепичных крыш и согревает улицы: лица, будто сошедшие с картин Джотто. Вот они поворачиваются к тебе, отвлекаясь от корзин с помидорами, ты переводишь взгляд с одного лица на другое и вспоминаешь полотна Пьеро делла Франчески, а вон там — Беллини, а здесь поворот головы или поза вызывает в памяти Карпаччо. Вспоминаю, как я старался в римской толпе отыскать персонажи, похожие на Цезаря, а вот в Равенне долго искать не требуется. Можно даже купить дюжину свежих яиц у матери Гракхов. Когда я впервые увидел крестьян Романьи, то почувствовал, что нахожусь в другой сельской местности, в провинции, где живут сильные и яркие люди. Здесь они больше похожи на своих предков, чем итальянцы из других регионов.
