Хотя лагерь Кассия был почти восстановлен и уцелевшие силы двух армий собраны воедино, все же никто толком не знал, когда и чем все это закончится.
Элиар услышал, как кто-то приближается к нему, и повернул голову. Это был Крисп, декурион, его давний советчик и покровитель. В тусклом вечернем свете его лицо выглядело желтовато-серым, как кость, в глазах виднелись красноватые прожилки. Долгая душевная усталость и вынужденное терпение не давали сил на бездумье и отдых.
– Должно быть, завтра все решится, – сказал Крисп, уверенно кладя тяжелую руку на плечо молодого воина. – С утра начинаем строиться. Трудно предугадать, что нас ждет, потому хочу предупредить: что бы ни случилось, следуй за сильным. Если сомневаешься, останавливаться или нет, скачи мимо, без колебаний сбрасывай груз; и еще – никогда не оглядывайся. Тогда придет день, и ты получишь все, что может и должен получить воин: земли, деньги, славу. В общем, если перевес тех, против кого мы станем сражаться, окажется слишком явным, переходи на их сторону. И те и эти – римляне, однако Рим будет принадлежать тем, кто победит. Я шел за Помпеем до конца, даже когда понимал, что его армия будет разбита, и что это мне принесло? Я был не последним из воинов, но после долгое время скитался по Италии, нищий и бездомный.
– Я вспоминаю отца, – медленно произнес Элиар, продолжая поглаживать гриву лошади, – как он говорил о том, что если здесь мы умираем с мечом в руке, то там, в другой жизни, у нас не будет меча и не будет сердца, вместо этого окажется что-то другое. И вот теперь я думаю: наверное, там вместо меча Дит[26] увидел его мужество, а вместо сердца – совесть, и он без колебаний отвел отца в Долину Блаженства. Ты говоришь, не оглядывайся, но сам оглянулся, когда принял меня к себе и покрыл мое прошлое!
– Да, оглянулся. Я тоже вспомнил Геделиса и потому говорю, что ты должен жить по-другому. Геделис знал, что римляне сильнее и что они победят, и все же пошел против них. А вот я поступил иначе, и теперь я здесь и командую турмой, а он – там, пусть и с тем, что вместо меча и сердца. И твои братья тоже погибли, а я меньше всего хотел бы, чтобы погибли мои сыновья.
– У тебя они есть? – спросил Элиар.
– Если и есть, то мне о том ничего неизвестно. – Он коротко и странно засмеялся. – К сожалению, большинство из нас получает деньги, земли и возможность завести семью тогда, когда уже не нуждается в этом. В армии счастлив тот, кто живет битвой, а не ожиданьем награды.
– Так я должен сражаться ради спасения или победы? Или же ради денег? – невозмутимо произнес Элиар.
– Ради победы, но – не забывая о спасении. Я сказал, подчиняйся силе, но никогда не проси у сильных награды. Что предложат, бери… но всегда помни о том, что цена твоей жизни в глазах даровавших ее богов слишком велика, чтоб измеряться золотом. Тогда, возможно, когда-нибудь дождешься подарка от самой судьбы. И не нужно спешить туда, в Долину Блаженства, ни с мечом, ни без него, пока в мире есть хотя бы капля сладости, которую можно испить, пусть даже наряду с горечью обид и поражений. У тебя наметанный глаз и уверенная рука; главное, не теряй власти над своими мыслями, движениями и чувствами и никогда попусту не играй со смертью.
Он ничего более не добавил и отошел. Через некоторое время Элиар направился к своей палатке. Солнце уже село, и вечерний воздух в низине был пропитан холодным свинцово-синим туманом. Воины спали, завернувшись в плащи; Элиар тоже лег, хотя знал, что не уснет: ему будут чудиться чьи-то осторожные шаги, а иногда – громкий топот, ржанье лошадей и пронзительно-гулкий звон металла о металл. Как ни странно, прежде, когда он был гладиатором и под личиной суровости и презрения в нем скрывались бурно кипевшие упрямство и стыд, ему было проще и легче, поскольку он знал, что есть зло и с чем нужно бороться. Теперь, когда исчезли причины чего-то стыдиться, а упрямство стало бессмысленным, поскольку он подчинялся приказам, им вдруг овладели нерешительность и смущение, словно он был мальчишкой, впервые примерившим к руке меч. Что сказал бы отец, если б увидел его в римской армии, среди римлян, воюющих против римлян?!
Элиар поднялся задолго до рассвета, когда над холмами еще стояла луна, синевато-серая, из-за стлавшейся над болотом легкой дымки. От голой земли тянуло холодом. Вдали глухо шумел лес. По негибкому, затекшему от неудобного положения телу ледяной волной разлилась усталость, но он заставил себя встряхнуться и, быстро набросив плащ, принялся дуть на остывшие угли. Предстояло сделать слишком многое, и все, что он недодумал, придется оставить так.
Спустя несколько часов началось построение. Небо было пасмурно-серое, с редкими клочьями развеянных ветром синеватых тучек. Вяло шевелилась поникшая блеклая трава. И в этой неживой тишине гулко раздавались команды.
Они стояли в восемь рядов, глубоким сомкнутым строем, почти касаясь друг друга, и ждали, тускло поблескивая броней: казалось, светится чешуя какой-то гигантской рыбы. Через довольно-таки большой промежуток времени появился Марк Брут и произнес не слишком пылкую речь о свободе: его слова были встречены тяжелым молчанием. Легионеры считали себя свободными, если имели возможность сражаться, побеждать и получать награду – это было их земное знание, отличное от знаний богов и тех, кто стоял чуть пониже.
Крисп говорил Элиару о бегстве не потому, что был трусом, а потому, что как опытный воин видел вокруг себя не плотный, ощетинившийся дерзостью, сверкающий отвагой, полный живительной силы и твердой как камень дисциплины строй, а обмякшую, расшатанную массу. Армия казалась, да, по сути, и была удивительно разношерстной; несмотря на хорошую выучку, она не успела стать единым целым и походила на здание с неплотно пригнанными кирпичами, которое того и гляди рухнет от первого сильного ветра. Солдаты не таясь обсуждали приказы командования; по лагерю ползли разные слухи: о том, что были плохие предсказания, что Брут давно решил, будто все потеряно… Крисп знал, что происходит, когда накануне сражения воины начинают не в меру много размышлять о своей собственной судьбе. Армия становится похожей на цепного пса, который скалится, кружась на месте в бессмысленной, бессильной злобе. Воины сражаются без тени героизма и веры в победу.
Начало борьбы было неистовым; очень скоро схватка первых рядов перешла в ожесточенное кровопролитное сражение всего войска. Строй развернулся, растянулся по фронту, беспорядочная стычка распалась на борьбу отдельных воинов друг с другом. Метательные орудия почти не использовались, зато на мечах рубились страстно и жестоко.
Это было странное зрелище: точно попутный ветер внезапно снес огромную массу народа в открытое море, где не видно берегов, и люди вмиг забыли обо всем, что существовало до сего рокового момента.
