реорганизовать общество, заменить свободную экономику плановой и принудительной, в которой бизнес будет существовать в рамках больших цеховых организаций или корпоративных структур, сочетающих элементы самоуправления и правительственного надзора, обеспечивающего проведение национальной экономической политики… В конце концов это не так уж далеко от того, о чем мечтал бизнес[12].
«Новый курс» начал строительство нового общества с создания Национальной администрации восстановления и Администрации регулирования сельского хозяйства, этих мощных инструментов регламентации, которые были с восторгом встречены бизнесом и профсоюзами. С началом Второй мировой войны восстановилось движение к коллективизму — к «полностью контролируемой экономике, опирающейся на мощные потоки кредита, в которой плановые органы мощного бюрократического аппарата обладают почти тоталитарной властью». После войны, пророчил Флинн, «новый курс» попытается развернуть такую же систему на международной арене. Он мудро предсказал, что, когда война закончится, правительство продолжит тратить огромные средства на вооружения, потому что это — единственная форма правительственных расходов, которую всегда одобрят и консерваторы, и рабочие, неизменно голосующие за новые рабочие места. «Таким образом, милитаризм — это величайший проект общественных работ, способный обеспечить согласие всех слоев общества»[13].
Флинн предсказал, что послевоенная политика Америки будет интернационалистской в том смысле, что она будет империалистической. Империализм, «конечно же, интернационален… в том смысле, что война всегда интернациональна», и он будет вытекать из милитаристской политики. «Мы будем делать то же самое, что делали и другие страны; мы будем поддерживать страхи наших людей перед агрессивными поползновениями других стран, и мы будем осуществлять и собственные империалистические проекты». Империализм обеспечит Соединенным Штатам наличие вечных «врагов», с которыми можно будет, по словам Чарльза А. Бирда, вести «вечную войну за вечный мир». Потому что, как отметил Флинн,
мы умудрились разместить военные базы по всему миру… Не найти такого места, где могла бы начаться какая-то заварушка… и мы не смогли бы заявить, что наши интересы под угрозой. Когда война останется в прошлом, эти угрозы окажутся постоянным аргументом наших империалистов в пользу огромного военно-морского флота и мощной армии, которые смогут нападать на кого угодно и отбивать атаки всех врагов, существование которых станет нашей насущной потребностью[14].
Одно из самых волнующих описаний того, как Вторая мировая война изменила жизнь американцев, дал Джон Дос Пассос, прирожденный радикал и индивидуалист, которого «новый курс» превратил из крайне левого в крайне правого. Дос Пассос выразил свою горечь в послевоенном романе «Великий замысел»:
У себя дома мы создали банки донорской крови и гражданскую оборону, в подражание остальному миру устроили концентрационные лагеря (только мы их назвали центрами для перемещенных лиц) и загнали в них американских граждан японского происхождения… без суда и следствия…
Президент Соединенных Штатов выступал как истовый демократ, и члены Конгресса от него не отставали. Правительство всем сердцем было предано гражданским свободам. «Сейчас мы по горло заняты войной, но потом восстановим все четыре свободы»,— так говорили они…
Война — это время цезарей…
Предполагалось, что американский народ скажет спасибо за век Простого Человека, обернувшийся веком перемещения за колючую проволоку.
Мы научились. Есть вещи, которые мы научились делать, но мы так и не научились, несмотря на Конституцию, Декларацию независимости и на все споры в Ричмонде и Филадельфии, тому, как наделить властью над жизнью людей одного человека и заставить его мудро ее использовать[15].
Советская внешняя политика
В предыдущей главе мы уже говорили о проблеме национальной обороны, абстрагировавшись от вопроса о том, действительно ли русские одержимы стремлением напасть на Соединенные Штаты. Со времен Второй мировой войны американская внешняя и оборонная политика основывалась, по крайней мере на словах, на предположении о русской угрозе — предположении, которое заставило публику поддержать интервенционистскую внешнюю политику и миллиардные расходы на оборону. Но насколько реалистично, насколько обоснованно это предположение?
Прежде всего нет сомнений, что Советы, как и все марксистско-ленинские режимы, хотели бы повсеместно заменить существующие общественные системы коммунистическими режимами. Но из этого, конечно же, еще не следует, что угроза нападения реальна, так же как в частной жизни недоброжелательство и озлобленность соседа еще не говорят о том, что нападение с его стороны неминуемо. Напротив, марксизм-ленинизм утверждает, что победа коммунизма неизбежна не вследствие ударов извне, а в результате накопления напряжений и противоречий внутри каждого общества. Поэтому марксизм-ленинизм предполагает, что коммунизм станет результатом внутренней революции (или, в версии еврокоммунистов, демократических преобразований). В то же время существует убеждение, что насаждение коммунистического режима извне есть дело в лучшем случае сомнительное, а в худшем — разрушительное и никоим образом не полезное для достижения по настоящему органичных социальных изменений. Идея экспорта коммунизма в другие страны на штыках советских солдат полностью противоречит марксистско-ленинской теории.
Мы, разумеется, не утверждаем, что советские лидеры никогда ничего не делают вразрез с теорией марксизма-ленинизма. Но в той мере,в какой они являются обычными правителями сильного русского национального государства, доводы в пользу того, что Соединенным Штатам следует опасаться неизбежного нападения Советов, кажутся явно недостаточными. Потому что единственное основание для такой угрозы, по мнению наших рыцарей холодной войны,— это предполагаемая преданность Советского Союза теории марксизма-ленинизма и идее торжества коммунизма во всем мире. Если же предположить, что советские правители действуют как обычные диктаторы, заботящиеся только о национальных интересах России, то сразу же рушатся все основания для того, чтобы видеть в Советах демонический источник нависшей военной угрозы.
Когда в 1917 году большевики захватили власть в России, они мало думали о будущей советской внешней политике, потому что были убеждены, что вскоре в развитых промышленных странах Западной Европы произойдет коммунистическая революция. С окончанием Первой мировой войны эти надежды рассыпались, и Ленин с соратниками приняли в качестве основы внешней политики коммунистического государства теорию мирного сосуществования. Идея заключалась в следующем: Советская Россия в качестве первого в мире социалистического государства будет служить путеводной звездой для других коммунистических партий. Но советское государство в качестве государства будет поддерживать мирные отношения со всеми другими странами и воздержится от попыток экспортировать коммунизм посредством революционных войн. Идея была не столько теоретической, сколько практической — главной целью внешней политики должно быть сохранение коммунистического государства, а это предполагает необходимость избегать войн, которые могут угрожать существованию Страны Советов. Предполагалось, что другие страны придут к коммунизму в результате внутренних процессов развития.
Таким образом, исходя из своеобразной смеси теоретических и практических соображений, Советы уже на раннем этапе своего существования пришли к тому, что единственно верно и принципиально во внешней политике для либертарианцев. Более того, со временем эта политика окрепла в силу консерватизма, являющегося судьбой всех движений, достаточно долго пребывающих у власти, так что стремление сохранить власть в своем государстве стало намного важнее первоначальной идеи мировой революции. Нарастающий консерватизм в период правления Сталина и его преемников укрепил и усилил неагрессивную политику мирного сосуществования.
Собственно говоря, с самого начала Первой мировой большевики были единственной политической партией в России, которая требовала немедленного выхода России из войны. Они пошли еще дальше и навлекли на себя негодование публики, призвав к поражению собственного правительства («революционное пораженчество»). Когда Россия начала нести огромные людские потери, сопровождавшиеся массовым дезертирством с фронта, и война стала крайне непопулярной, большевики во главе с Лениным остались единственной партией, призывавшей к немедленному заключению мира,— все другие партии все еще требовали воевать с немцами до победного конца. Когда большевики захватили власть, Ленин, преодолевая истерические протесты значительного числа членов Центрального комитета партии большевиков, настоял на заключении «позорного» мира в Брест-Литовске в марте 1918 года. Ленин вытащил Россию из войны, отдав победоносной германской армии все захваченные ею на тот момент части Российской империи (включая Белоруссию и Украину). Таким образом, Ленин и большевики пришли к власти не просто как партия мира, но как партия мира любой ценой.
