Изверженный в середине карьеры из морской службы, попал он против воли в чиновники. И вдруг счастие улыбнулось ему. Вот ведь не зря говорится: не хитер, не удатен молодец, да удачлив. А все от благодетелей Павла Ивановича Ягужинского да Артемья Петровича Волынского... От капитанов третьего ранга прошагал Федор за эти десять лет путь до вице-адмирала. Как же то случиться могло?..
Кибитка остановилась.
— Семен! — окликнул Соймонов задремавшего было слугу.
— Ай, чаво?..
— Вели-ко вынесть к воротам ведро вина хлебного, да калачей, да еще чего, погляди-ко на кухне...
— И-и-и, батюшко, — запротестовал по привычке скуповатый камердинер, — ты чово это придумал? Рази их всех-то накормишь? А Дарья-то Ивановна, сударушка-лапушка, чаво мне, старику, на то поднесет?
— А то тебе мало ноне поднесли, — не удержался Федор от попрека. — Скажешь — я велел!
— Ну, велел, так велел... Хозяин — барин... — бормотал Семен, выбираясь из возка следом. Не забыл прибрать и завернутую в плат астролябию. Как бы не украли.
«Неси, неси... — думал про себя Федор Иванович, наблюдая за стариком, — все одно ноне отдавать надобно. Вона, сколько в эти дни кругом говорено было, что-де закатилась планида господина обер-егермейстера и не бывать ему в милости. А он, гляди, какую дачу получил, почище остермановской будет, а уж с пожалованием князя Черкасского и сравнивать не стоит. Мы еще поглядим, кто — кого... А ну, как все же столкнет Артемий Петрович графа-то Головина с президентского кресла. Кто первый претендент?..» От этих мыслей сладко посасывало в груди и от живота вверх подымалась холодная волна. И хотя одной частью своей души Федор мог бы сердиться на такие-то думы, другая не могла не ликовать в полном к ним сочувствии.
Вы можете сказать, что честолюбие — есть чувство низкое, недостойное порядочного человека, каким видится нам господин генерал-кригс-комиссар. Не в его вроде бы натуре такое искательство внешнего уважения, страсть к чинами отличиям, погоня за славой... Но ведь чины — это власть, а власть — это возможности. И для подлинно государственного человека — возможности не только тешить собственное тщеславие, но и делать дело. А честолюбие, помимо всего прочего, — это еще и стимул для общественной активности, одна из движущих сил социальной деятельности человека. Что вы можете противопоставить честолюбию? Нравственную сознательность? Высшую меру развития совести? А где вы их видели — в лживых текстах, утверждающих своими строками в качестве идеала смиренную сознательность в рамках закона и идейность как смягченный вариант фанатизма? Так то в строках для читающего большинства. А между строк прячутся свобода и беспринципность, безнаказанность, карьеризм и тщеславие.
Конечно, существуют еще нравственные нормы. Но для их исповедования нужно воспитание души, воспитание общественного сознания. Нужно создать атмосферу, в которой подлинные ценности морально-нравственных категорий будут выше мнимых... Пока это не удалось сделать у нас никому. А раз так, то каждое социальное чувство должно рассматриваться как относительная категория этики в соответствии с законами своего времени.
Если брать поступки Федора Соймонова отдельно от эпохи, то побуждения его могут быть названы честолюбием. Но не рядом с современниками, не при дворе Анны Иоанновны в первой половине XVIII столетия. Если же учесть все это нам с вами — потомкам ушедшей поры, то... у кого поднимется рука первым бросить в него камень?..
5
Прибавление. КТО ЕСТЬ КТО? МУСИН-ПУШКИН ПЛАТОН ИВАНОВИЧ
По сказаниям древних родословцев, происходил род Мусиных-Пушкиных от семиградского выходца Радши. Один из его потомков в десятом колене, некто Михайло Тимофеев сын Пушкин, по прозвищу Муса, и явился родоначальником фамилии в XV веке.
Дети и внуки Мусы служили воеводами в небольших городах. И лишь при царе Алексее Михайловиче царский тезка Алексей же Михайлович Мусин-Пушкин был приближен ко двору и получил должность комнатного стольника. «Тишайший царь», как часто называют Алексея Михайловича, положил, как говорится, глаз на красавицу жену мусин-пушкинскую. Большой был мастер по этой части. Возникла между ними связь полюбовная, которой муж-то всячески способствовал. А кончилось дело обыкновенно — родился ребеночек, окрещенный Иваном, которого царь частенько, под веселую руку, называл «мой сын — Пушкин»...
Иван Алексеевич был умен, исполнителен и предан молодому царю Петру, который открыто признавал его своим братом. Год спустя после Полтавской виктории Иван Мусин-Пушкин третьим в государстве получил из рук царя графский титул. Он начальствовал над монастырским приказом, получил назначение в Сенат. После смерти Петра остался в милости и состоял некоторое время докладчиком при императрице Екатерине Первой. А потом заведовал монетным двором в Москве.
Старший сын Ивана Алексеевича Платон в 1710 году послан был царем для науки за море и учился во Франции и Голландии/ Царь снабдил его при отъезде письмом к голландскому посланнику князю Борису Ивановичу Куракину. В том письме были такие строки: «Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника нашего Платона, которого Вам, яко свойственнику, как свойственника рекомендую». (Царь Петр и Куракин были женаты на сестрах Лопухиных.)
Три года провел молодой Мусин-Пушкин при после Куракине. В 1719‑м — ездил в Копенгаген с русской миссией склонять датского короля к союзу против Польши. И хлопоты их увенчались успехом. Год спустя с дипломатическим поручением был Платон Иванович отправлен в Париж. А это было не простым делом, поскольку Франция находилась в оппозиции России. И опять задачи, поставленные перед молодым дипломатом, были выполнены.
После смерти Петра, в трудное для России время, был Платон Иванович отозван на родину. И некоторое время, как тогда говорили, обретался без особого дела, помогая отцу на монетном дворе. Получив превосходное образование и европейский лоск, Платон Иванович был умен, галантен, богат и хорош собой. Не эти ли обстоятельства послужили причиною его недолгой связи с цесаревной Елисаветой Петровной, что вызвало крайнее неудовольствие Анны Иоанновны и последовавшее затем удаление слишком ретивого кавалера от двора. Платон Иванович поехал на службу в дальние губернии.
Тут-то он и столкнулся с тем, как администрация, назначенная из столицы, беззастенчиво разворовывает Россию. Особенно это бросалось в глаза, когда в таких-то делах оказывались замешаны иноземцы. Это случалось. Позже, при Елисавете, в борьбе с иноземным засильем в администрации, фраза «немцы Россию разворовали» станет просто пропагандистским приемом. Свои, конечно, крали больше, но это было как-то не столь обидно. Да на них и управа была какая-никакая.
