(«Петр! — говорит меценат своему камердинеру. — Поди догони…»)
— Ладно, брось, некогда, — Благосветлов осторожно отнял корректуру. — Дай-ка я тебя обниму на прощанье. Здоровье береги, себя береги, ты очень нужен. Я и не спросил, как ты тут.
— Прощай. Мне живется отменно. И любопытно следить за событиями своей жизни. Только очень уж медленно они развиваются. Растянутый выходит роман.
— Поскорее прощайтесь, поскорее, — приговаривал плац-адъютант. — Шесть вот-вот пробьет.
— Еще одно слово. Напиши о Щедрине. Твои теперешние занятия важнее, согласен. Журнал в твоем распоряжении, Дарвина, Брема, Молешотта — все напечатаю, даже сравнительную анатомию, если скажешь. Но о Щедрине все-таки напиши, и как можно быстрее, чтобы успеть к февральской книжке. И я напишу, и Зайцев. Я вызвал бы этого господина на дуэль или прибил палкой, но тут не только наша честь, и не «Русского слова», тут вопрос судьбы поколения: кому оно поверит, кого станет читать. Так напишешь? — спрашивал Благосветлов под заунывный скрип, доносившийся с неба и обозначавший мелодию «Коль славен наш господь в Сионе».
Писарев стоял уже у двери, взявшись за граненую латунную ручку, похожую на гирю от стенных часов. Через плечо он посмотрел на Благосветлова и мечтательно улыбнулся.
— Да уж придется проучить, — сказал он. — Давненько не сочинял я ничего по-настоящему оскорбительного. Будет господин сатирик помнить Бенескриптова. Прощай.
И, подчиняясь деликатно-нетерпеливому жесту плац-адъютанта, открыл дверь в прихожую, где ожидал часовой.
Жизнь проста, возмущаться не стоит, обижаться не на кого, моя Раиза. Мы обитаем в истории, а история состоит из причин, перетекающих в следствия, которые, в свою очередь, становятся причинами дальнейших событий. Если мы вырвем из истории отдельный эпизод, то увидим перед собою борьбу партий, игру страстей, фигуры добродетельных и порочных людей: одним мы станем сочувствовать, против других будем негодовать; но сочувствие и негодование будут продолжаться только до тех пор, пока мы не поймем той простой истины, что весь этот эпизод во всех своих частях и подробностях совершенно логично и неизбежно вытекает из предшествующих обстоятельств.
Сходные причины повторяются и приводят к похожим следствиям, и от этого иногда чудится, что время стоит на месте, что смысла — нет. Но если присмотреться как следует…
Мы обитаем в истории, а история движется умом, а ум воспламеняется знанием, а знание высекается, подобно искре, при столкновении ума с природой. Гениальный мистер Бокль хоть и умер, не закончив свою книгу, а самое важное сказать успел: история движется человеческим умом.
Легко может показаться, что это не совсем так или даже совсем не так: нынешнее состояние мира плачевно; почти все живущие несчастливы; зло всесильно; от страдания нет защиты; богатство, созданное трудом бесчисленных поколений и принадлежащее, бесспорно, всему человечеству как дань покоренной за тысячи лет природы, разделено между странами, а внутри каждой страны — между классами, ужасающе несправедливо. Немногого же добился человеческий ум за все эти тысячелетия, скажет иной скептик, по крайней мере в писанной истории что-то незаметно участие ума: вся она — не что иное, как цепь кровавых и непростительных глупостей.
О да! — если видеть в истории список собственных имен, связанных между собою разными глаголами и пересыпанных датами: Антон поколотил Сидора в таком-то году, а потом Сидор соединился с Егором и пошел на Антона в таком-то году, и вздул его при таком-то городе, и выгнал его из такого-то царства. Потом Сидор с Егором подрались за добычу; потом Егор женился на дочери Сидора, Фекле, в таком-то году и получил за нею в приданое такие-то города, и так далее… Так пишут историю разные Смарагдовы и Маколеи (подпустить слезу, погрозить кулаком покойнику Сидору, погладить по головке покойника Антона, — и готово, можно преподавать!); в их изложении она, точно, глупа, и нам в ней делать нечего. Не хватало еще участвовать в этой бесконечной потасовке…
Но попробуйте отвлечься от подвигов жадных, воинственных и громогласных болванов; попробуйте взглянуть на человеческую историю как на историю человеческого труда, как на путь, пройденный всеми когда-либо жившими, как на путь, начатый в незапамятные времена стадом первобытных дикарей, питавшихся травой или чем-нибудь еще похуже… Мы увидим поразительную вещь: история идет не по кругу, а подвигается вперед! Медленно-медленно, а все же подвигается, и даже с каждым столетием все быстрей. Прогресс, несомненно, существует, это факт, в подтверждение которого можно было бы привести множество доказательств, если бы открытия и изобретения нашего века не говорили сами за себя.
Прогресс прогрессом, а жизнь и в девятнадцатом веке остается для громадного большинства почти невыносимой, — отчего? Оттого, что достижения прогресса присваивались и до сих пор присваиваются кучкой людей, не желающих делиться с остальными.
Откуда же у этих людей такая власть? Когда-то, давным-давно, они захватили ее силой, а теперь подкрепляют достижениями прогресса.
Стало быть, история все-таки идет по кругу? Нет, все-таки вперед, потому что человечество в целом становится умней, между тем как азарт присвоения порожден дремучей, первобытной, глупой жадностью. Дух анализа уже проникает в исследование существующих форм общественной и экономической жизни.
«Та минута, в которую плодами этого исследования можно будет поделиться со всем человечеством, откроет собою новую эру справедливости, физического здоровья и материального благосостояния. Препятствий много, минута эта далека. Но к приближению этой минуты направлены все усилия всех честных работников мысли на земном шаре; нет тех препятствий, которых не победила бы, рано или поздно, энергия мысли и сила честного убеждения; нет тех испытаний, которые бы испугали людей, сознающих в себе естественных депутатов и защитников своей породы, — и потому славное будущее человечества не может погибнуть».
…Кому посчастливилось влюбиться в идею, кто нашел способ увлекательным трудом приближать осуществление цели, выше и важнее которой нет ничего, — о том нечего жалеть, моя Раиза. Если ценою лишений, ценою потраченной молодости, ценою потерянной любви к женщине он купил себе право глубоко и сознательно уважать самого себя, право унести с собою на край света и удержать за собою во всех испытаниях неизменную молодость и свежесть ума и чувства, то нельзя сказать, что он заплатил слишком дорого.
Сколько людей живут без всякой цели, даже не догадываясь, что она есть. Сколько на свете нравственных карликов и вечных детей, в какую ничтожную драму превращают они свою и чужую жизнь, руководясь ничтожными мотивами! Радуются, огорчаются, приходят в восторг, приходят в негодование, борются с искушениями, одерживают победы, терпят поражения, влюбляются, женятся, спорят, горячатся, интригуют, мирятся, — и все это только различные проявления неисчерпаемой глупости. Наши писатели стараются внести в эту драму луч смысла; прежде они для этого подразделяли людей на дурных и хороших, на добрых и злых; теперь хотят доказать, что торжествующая сила нехороша, а угнетенная невинность, напротив того, прекрасна; в этом они ошибаются: и сила глупа, и невинность глупа, и только оттого, что они обе глупы, сила стремится угнетать, а невинность погружается в тупое терпение; свету нет, и оттого люди, не видя и не понимая друг друга, дерутся в темноте…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
