Вторая койка стоит почти у самого окна. Лежащая на ней фигура втыкает в планшет. Я чувствую закипающую в кишках злость, когда вижу, как удобно развалилась эта паскуда: одна рука за голову, нога закинута за ногу. Единственное, что выдает в нем участника ДТП — рука в гипсе, которая лежит сбоку от его тела, словно посторонний предмет. Я чувствую непреодолимое желание примерит на себя роль злого носителя справедливости из какой-нибудь «Пилы» и сделать так, чтобы этому гандону пришлось выбирать — сдохнуть или отпиливать себе руку.
— Опять уколы? — уныло тянет он, замечая мое появление. — Жопа от них уже болит, я же сказал, что у меня все в порядке. Дайте поспать.
Я оглядываюсь, беру стул и подпираю дверную ручку.
«Больной» не обращает на меня внимания и продолжает втыкать в телефон. Еще и лыбится, потому что там, судя по звукам постановочного смеха, какое-то постановочное камеди-шоу.
Второй стул я нарочно тяну по полу. Звук не громкий — снаружи его вряд и слышно, но внутри может неприятно царапать нервы. И только он заставляет Денисова, наконец, повнимательнее ко мне присмотреться. Он сначала подслеповато щурится, а потом, когда его глаза постепенно привыкают к полумраку, приподнимается на локте.
— Ты кто такой? — спрашивает гандон, когда я ставлю стул около кровати и усаживаюсь на него «верхом», ровно укладывая руки на спинку как прилежный ученик. — Практикант что ли?
— Еще одна попытка, — с легкой издевкой предлагаю поиграть дальше.
— Практикант? — Это тупоголовое создание дупля не отбивает, что происходит и какие на хер практиканты в полночь. — Мужик, я, блин…
— Ты был за рулем? — спрашиваю в лоб.
Даже не знаю, чего мне хочется больше — сразу добиться от него признания и помучить, медленно загоняя в угол, пока от него не начнет вонять страхом. И в том, и в другом случае, я не собираюсь отпускать ублюдка целым и невредимым.
— Ты кто такой? — быстро спохватывается «больной», пытается отодвинуться на другой край кровати, но ползать даже с одной здоровой рукой крайне проблематично. — Ты что тт делаешь? Я тебя не знаю.
— Я голос твоей совести, Дениска, — кривляюсь еще больше, и подаюсь вперед, чтобы он в полной мере насладился жаждой крови в моих глазах. — Дай, думаю, зайду, а то совсем обо мне Дениска забыл, не пользуется, не вспоминает, еще и живет припеваючи, пока по его вине из головы одной очень хорошей девочки откачивают кровь.
На тумбе рядом с его кроватью стоит полупустая бутылка с гранатовым соком, и я медленно, повыше подняв руку, выливаю его прямо в рожу ублюдку. Он фыркает и отплевывается, но до сих пор не сообразил что к чему и поэтому даже толком не может кричать. Только раздувает щеки и гундосит. Это замешательство только мне на руку.
Выдергиваю из-под его башки подушку и накрываю его сверху, придавливая достаточно сильно, чтобы гандон в полной мере ощутил что значит «трудно дышать». Но все равно ему там должно быть достаточно свободно, чтобы еще не обосраться, но уже чувствовать первые нотки страха — предвестники предстоящего пиздеца.
В детдоме со мной такое проделывали неоднократно. Здоровые лбы, некоторым из них было уже лет по шестнадцать, но им доставляло особую радость мучить мелкого костлявого пацана, который был настолько зашуганым, что шарахался даже от собственной тени.
Я знаю, что такое страх.
Я до сих пор иногда просыпаюсь во сне от того, что чувствую подушку на лице, сквозь которую не вздохнуть. И мне до сих пор бывает страшно, что однажды этот сон снова окажется реальностью.
Прикинув, что Дениска уже достаточно подрыгался, убираю подушку и одновременно накрываю его рот ладонью. Его вязкие горячие слюни пиздец как противно ощущаются на коже, но придется потерпеть. А когда это тело начинает мычать и сучить ногами, наклоняюсь ближе и шепотом предупреждаю:
— Дернешься еще раз — я затолкаю кулак тебе в глотку. Хочешь провести эксперимент, что случиться с твоими зубами, языком, челюстью? Насколько растянется твое горло? Будешь ли ты харкать кровью или просто сразу скопытишься? И через сколько примерно секунд обосрешься? Судя по тому, какой ты мягкий и нежный, ты не продержишься и десяти секунд.
Урод моментально смекает, что со мной шутки плохи, затихает и вращает глазами. Видимо, это должно быть сигналом, что Дениска готов быть паинькой в обмен на минимальные повреждения свое драгоценной тушки. Ну ладно, пусть пока думает, что ему удастся отделаться легкими помятостями на ребрах.
Но на всякий случай руку все равно убираю медленно, чтобы в случае чего — привести угрозу в исполнение. Дениска молчит и смотрит на меня вылезшими из орбит глазами.
— Я буду задавать вопросы, а ты честно на них отвечать. Будешь хорошей девочкой — и ничего страшного не случиться.
Гандон энергично кивает.
Включаю диктофон на телефоне, кладу его рядом на тумбу.
— Твое полное ФИО.
— Денисов Роман Денисович, — заикаясь, но довольно резво отвечает он. Потом уже без моей указки называет полные паспортные данные, включая прописку.
— Как и при каких обстоятельствах познакомился с Валерий Ван Дер Виндт.
Он минуту медлит и я, чтобы придать ему ускорение, как бы невзначай мну лежащую на своих коленях подушку.
— Я ее узнал! — слишком пискливо тараторит Дениска. — Узнал!
Я ничем не выдаю свое удивление, но мысленно громко матерюсь.
Вот оно что.
Могу даже поспорить, что угадаю некоторые нюансы продолжения этой истории почти в точности. Узнал, прикинул вид ее тачки, возможно, кое-что докумекал сверх того и решил нажиться на чужом прошлом.
— Узнал что? — Уверен, что по моей роже эта тварь даже не догадывается, что я не просто в курсе маленького секрета Лори, но своими руками сваял эту Галатею с нуля. Но пусть пока думает, что я тоже в святом неведении — это сделает его более разговорчивым. — Что она была той самой девочкой в школе, которая не дала тебя за жвачку?
— Ее настоящее имя Валерия Гарина! — продолжает визжать свин, и на этот раз я так сильно вдавливаю кулак в подушку, что в том месте она становится плоской как блин. Дениска сразу понижает голос до шепота. — Я узнал ее. Мы вместе учились в институте, на первом курсе. Потом меня отчислили, но я хорошо ее запомнил, хотя теперь она совсем другая. Поверь, брат, такой, как она, самой надо было жвачки предлагать, чтобы хоть кто-то рядом согласился постоять. Хотя за ней кто-то там типа ходил, но это из-за денег ее папочки! Знаешь, кем он был? Александр Гарин, депутат. Его потом взяли на громком деле! Ну ты должен знать, брать, дело громкое было, по телеку полгода передачи показывали.
— Назовешь меня братом еще раз — я тебе гланды без анестезии голыми руками вырву, — улыбаюсь примерно так, как улыбался злой Чеширский кот в хоррорной версии сказки про Алису в Стране чудес.
— Прости, бра… — Он замолкает и трусливо, по-черепашьи, втягивает голову в плечи. — Я понял, прости. Больше не буду.
Наверное, он думает, что обилие извинений и мягкотелость спасут его от печальной участи, но по факту все как раз наоборот: если бы Дениска хотя бы изобразил видимость сопротивления, я все равно сломал ему нос, но хотя считал его разумным существом. А чем больше он косит под слизняка — тем сильнее мне хочется устроить ему акт изощренных пыток.
— Где и как ты ее узнал?
— Да просто увидел в магазине! Сначала думал, что показалось, а потом присмотрелся — и узнал. Она, знаешь, еще в универе когда нервничала — всегда так очень специфически себя вела. Ну я и присмотрелся.
— А она нервничала?
— Да, мужик, прямо сильно. Ходила между этих полок, ничего не брала, только как будто круги наматывала.
— Ну и ты решил проследить? — подсказываю, прикидываясь добрячом.
— А что такого-то? В наше время не запрещено!
Он повышает голос и только когда я с размаху врубаю кулаком ему под челюсть, понимает, насколько фатальной ошибкой было забыться и нарушить первое условие моего «лояльного отношения». Его большая голова грузно падает на матрац, тело моментально расслабляется. Он настолько рохля, что мне не надо даже прилагать усилий, чтобы вышибить из него дух. Неудивительно, что так легко на все соглашается — это банальный страх боли. Обычно он есть у тех, кто к детства привык выходить сухим из воды. А я привык, что меня пиздят просто так и поэтому со временем начал первым бросаться в драку и сопротивлялся так отчаянно, как только мог, потому что был научен горьким опытом — больно все равно будет, но хотя бы не будет стыдно.
