Но, безусловно, самым сильным и эффективным шагом российского правительства стало нападение Меншикова с корпусом российских войск на гетманскую столицу Батурин. Мазепа оставил в своей любимой резиденции гарнизон в восемь тысяч человек, почти 100 пушек, большой запас пороха, продовольствия и фуража. Имелись там, разумеется, и значительные материальные средства. Попытки взять хорошо укрепленный город штурмом не увенчались успехом. Тогда Александру Даниловичу удалось найти изменника, сотника И. Носа, который за хорошую награду показал подземный ход. Утром 2 ноября российские войска ворвались в Батурин. После двухчасового боя остатки гарнизона были перебиты вместе со всем гражданским населением. Всего в батуринской трагедии погибло около 15 тысяч украинцев, в том числе все женщины и дети, укрывавшиеся в замке. Современные исследования археологов рисуют страшную картину резни. После этого все дома, церкви и монастыри были разграблены и согласно царскому указу[669] сожжены. Меншиков успел вывезти часть артиллерии, гетманский архив, библиотеку Мазепы, равно как и другие ценности, хранившиеся в столице и загородной резиденции Гончаривке[670]. Вывезли даже мощи святой Варвары, подаренные Мазепой батуринскому монастырю по просьбе Дмитрия Туптало (Ростовского). Даже через двадцать лет после этой трагедии Батурин оставался «весь пуст».
Орлик писал, что когда гетман узнал об уничтожении своей столицы, то был крайне опечален и сказал: «Плохие и несчастливые наши начинания! Похоже, что Бог не благословляет моего намерения. Теперь в нынешнем нашем несчастливом состоянии все дела иначе пойдут и Украина, Батуриным устрашенная, бояться будет вместе с нами держаться»[671]. 11 ноября Мазепа вместе со шведами подошел к своей разоренной столице. Картина, представшая им, была ужасна: «…задымленные мельницы, развалины зданий, человеческие трупы, которые были наполовину сожжены и залиты кровью»[672].
Между тем окружение Петра бурно развивало наступление. Был отдан указ о конфискации всего имущества Мазепы. Были даже конфискованы его деньги, вложенные в Киево-Печерскую лавру[673]. Д. Голицын направился под Белую Церковь, где стоял полковник Бурляй с сердюками и хранилось большое количество имущества гетмана. Используя, как он выражался, «науку» Меншикова, Голицын обещал Бурляю 100 рублей, по 40 рублей сотникам и по 2 рубля всем казакам. После этого Белая Церковь без боя впустила отряд Голицына[674]. Из имущества Мазепы были захвачены серебряная посуда, соболя, деньги (в том числе 17 бочонков ефимков и 11 бочонков серебряных рублей)[675]. В руки Голицына попали и исторические реликвии Войска Запорожского — булава, бунчук и войсковая печать Богдана Хмельницкого, полученные им от Яна Казимира в 1649 году[676].
Только после известия о Батурине, упустив время и инициативу, Мазепа, «по прошению полковников», написал универсалы в города и старшине, «что он не для приватной своей пользы, но для общего добра всей отчизны и Войска Запорожского принял протекцию короля шведского»[677]. Объясняя причины своего перехода к шведам, гетман писал, что Москва без всякого согласия с их стороны начала отбирать украинские города под свою власть, изгоняя людей и насаждая свои гарнизоны, что российские власти намереваются уничтожить само имя Войска Запорожского, казаков превратить в драгун и солдаты, а народ малороссийский поработить[678].
Внезапность и неподготовленность перехода к шведам привели к тому, что многие из старшин, разделявших убеждения государственников, не смогли к ним присоединиться. Это прежде всего относится к генеральному есаулу Ивану Скоропадскому, человеку к тому времени уже немолодому (ему было около шестидесяти) и заслуженному, которому Мазепа доверял. Именно Скоропадский ездил в Москву, когда стало известно о доносе Кочубея. Гетман написал Скоропадскому только 30 октября, уже находясь у шведов. Он давал ему инструкцию: если не удастся засесть в Стародубе, то идти на соединение к Батурину. Письма генеральный есаул не получил, но, оказавшись в окружении русских войск, был вынужден ехать в Глухов.
После взятия Батурина партия Мазепы постоянно находилась в положении отстающего. Петр и Меншиков развили бурную деятельность, чтобы запугать население и сделать невозможным поддержку Мазепы. В Глухове в присутствии царя и тех немногих старшин, которые по разным причинам не уехали с гетманом[679], состоялось представление, символизировавшее гражданскую казнь. Сценарий был разработан Петром, который вместе с Меншиковым был и непосредственным исполнителем. Казнь совершалась над чучелом Мазепы (за неимением его самого). С чучела был сорван орден Андрея Первозванного, затем палач на веревке протащил его до виселицы. Там был зачитан указ об «измене Мазепы», его герб был изодран и истоптан палачом, который также сломал саблю, после чего повесил чучело на виселице. По окончании этого действия состоялась казнь захваченных в Батурине старшин, а затем формальные выборы нового гетмана. При создавшихся условиях старшина просто утвердила представленного Петром Скоропадского.
Наконец 12 ноября была совершена церковная анафема. Послание, лично написанное Петром Яворскому, не оставляло сомнений, каким репрессиям могло подвергнуться духовенство, если бы оно не исполнило царскую волю. Анафема была оглашена сперва в Глухове киевским митрополитом, а затем в Москве, в соборной апостольской церкви Успения Пресвятой Богородицы, в присутствии бояр и царевича Алексея. Стефан Яворский лично читал поучение народу и провозгласил трижды: изменник Ивашка Мазепа за клятвопреступление и за измену к нему великому государю буди: анафема[680]. Церковная анафема — явление невиданное в истории Украины[681] — была на самом деле совершена вразрез с канонами православия. Никакого преступления против церкви или религии Мазепа, разумеется, не совершал. Тем не менее традиция этой анафемы свято соблюдалась Православной церковью в Российской империи вплоть до 1917 года. Помните, как у Пушкина: «Раз в год анафемой доныне, грозя, гремит о нем собор». И хотя теперь уже в соборах ничего не провозглашают, московский патриархат до сих пор не решил вопрос со снятием анафемы или признанием ее неправомочной.
В литературе имеется устойчивое представление, согласно которому многие старшины и церковные деятели искренне осуждали Мазепу, считая его поступок «изменой» царю и народу. Этот факт используют как доказательство того, насколько «отвратительно» было «предательство» Мазепы даже его близким друзьям и соратникам, каковыми, безусловно, являлись практически все лидеры украинского православия. В связи с этим очень интересно узнать, какие истинные чувства владели Яворским. На следующий день после «анафемы» он пишет проповедь, в которой осуждает царя, «пьющего из церковных сосудов», и предсказывает Божий гнев, который неминуемо должен был обрушиться на Россию за грехи ее правителя. Проповедь эту Яворский благоразумно не огласил, но, как пишет известный российский филолог В. Живов, «удержаться от протеста, по-видимому, не мог — трудно придумать более красноречивое свидетельство его тайной ненависти к Петру»[682].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
