Начал он с самой скромной – премии Ленинского комсомола – «вот получу, и ничего больше не надо». И речь-то шла о каком-то проходном документальном фильме, где он был одним из двух сценаристов.
Потом зашло о Государственной РСФСР за пьесу:
– Если бы я по прозе шел и не получил, было бы обидно, но не оскорбительно. Но по делу всей моей жизни, по драматургии, тем более я в списке выдвинутых один, – это было бы полным крахом, – говорил он влиятельным доброжелателям….А там и Государственная СССР:
– Недавно мне Сергей Аполлинариевич (Герасимов. – Б. П.) звонил. Говорит, понял, что мало мы друг друга читаем. Это после того, как я ему журнал с моей повестью послал.
Ленинская – единственная, кажется, которой он не дождался. Если не считать Нобелевской, конечно. Не особенно удивлюсь, если про себя он грезил и о ней – как Бальзаминов о царском сане, особенно после моего назначения послом в Швецию. Святая советская уверенность в том, что не существует такого дела, которое нельзя было бы пробить с помощью нужного человека, никогда не покидала моих соплеменников. Мне, например, вновь и вновь и без надежды быть услышанным приходилось убеждать Татьяну Агафонову в каждый из ее приездов с Галиной Сергеевной в Стокгольм, что как ни велика и уникальна Уланова, «Нобелевка тут ни при чем, поскольку отец-основатель не упомянул в своем завещании хореографию». «Учредили же премию за экономику без Нобеля», – парировала она мои рассуждения.
Послушать Алика, то каждый знак признания нужен был ему только для того, чтобы беспрепятственно и без оглядки продолжать свою творческую деятельность. И чем больше и крупнее будут такие знаки, тем больше он сам сможет, наконец, сказать. А пока – не обессудьте. Пока он оттачивал стрелы на своих коллегах, и особенно красноречивым оказывался сразу после получения очередной «висюльки». Тут ему море было по колено.
В ту пору в «Современнике» и ефремовском МХАТе пошла новая пьеса Виктора Сергеевича Розова «Гнездо глухаря». Я написал и опубликовал в «Правде» восторженную рецензию на эти спектакли, вызвав, видимо, ревность Алика. По его меркам, Розов непозволительно вырвался вперед.
Чтобы утешить его, я рассказал ему, что ведавший идеологией секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин в главном сатирическом персонаже Розова усмотрел намек на высших лиц государства и исключительно эмоционально, а главное, искренне негодовал как по поводу пьесы и спектакля, так и по поводу моего опуса в «Правде».
– Ему-то простительно, – кипел Зимянин, имея в виду Розова, – он же все понаслышке, из сплетен знает, но вы-то с Виктором (Афанасьев, главный редактор «Правды». – Б. П.), вы-то о чем думали? Вон Кулаков – до кнопки не успел дотянуться, – упомянул он только что скончавшегося скоропостижно члена политбюро, ведавшего сельским хозяйством после моего «лучшего друга» Полянского.
И пояснил, встретив мой вопросительный взгляд:
– Есть у нас такая кнопка, у секретарей и членов политбюро. На госдаче, у изголовья. Так он до нее не успел дотянуться. Так износился человек. Сгорел на работе.
– Каждый писатель вырабатывает себе походку, которой потом придерживается всю жизнь, – не без вздоха облегчения прокомментировал мой рассказ Алик. – Розов ничего путного после «Летят журавли», то бишь «Вечно живые», не написал, а говорит и ведет себя как классик.
…Каверин, по Аликову счету, был графоман: всю жизнь пишет «Двух капитанов». Как Чертков у Гоголя.
Я же, слушая его, делал невеселый вывод: чем меньше человеческое «я», тем назойливее его отстаивают. Эта вечная писательская склонность разодрать, хотя бы мысленно, физиономию ближнему своему, а потом лобызаться с ним, растирая по щекам слезы.
По поводу и без повода он поливал Софронова, но заканчивал этот полив фразой, которую произносил, заглядывая тебе глубоко в глаза, словно пытаясь заранее разглядеть там, что ты сейчас о нем подумаешь.
– Но у меня нет другого выхода, как дружить с ним. Ты слышал, ты видел, – допытывался он, – Чаковского из «Останкино»? Я был в телестудии. Он рассказывал о теледискуссиях за рубежами и говорит: «Я, говорит, например, не знал итальянского». Подумал и добавил: «Как, впрочем, и многих других». Будь я в зале, я бы послал ему записку: «А какие ты вообще-то языки знаешь?»
– Анонимную, конечно? – не удержался я.
Алик укоризненно посмотрел на меня и жалобно вздохнул.
Догадывался ли он, как к нему относятся окружающие? Наверное, да! Но это для него были своего рода издержки производства.
Для меня его творчество укладывалось в формулу Михаила Светлова: «Вот Гоголь написал – черт пришел к человеку, и я ему верю. А Алик написал: „Учитель вошел в класс“ – и я ему не верю».
Это не мешало мне, однако, опекать его по мере сил. Почему? Да сам не знаю. Есть такие люди, которым отказать невозможно. И не потому, что они будут вас притеснять, мстить и тому подобное. Нет, они изведут вас жалостливыми словами. Они как волка обкладывают вас цепью звонков. Или, что не слаще, предложениями сделать лично для вас что-то хорошее. И делают!
Он поистине готов был всех сжать в объятиях, чтобы уж никому невозможно было размахнуться.
Но когда один скромный сотрудник Ленинки взмахнул кулачишком, не включив его в какой-то список рекомендованной детям литературы, он впал в истерику и пришел ко мне советоваться, что за этим стоит. А в целом это была ходячая и говорящая рецензия на самого себя.
Сугубо положительная, разумеется.
Такая вот у этого писателя была походка.
Руководящая кнопка
Когда я рассказал о выволочке, полученной от секретаря ЦК по поводу Розова одному из своих замов, который, на удивление, проявлял себя в агентстве как отменный либерал, он покачал головой:
– Конечно, этой пьесе могут дать и такое толкование, которое Розову и не снилось. Но это – ССОД (Союз обществ по дружбе с зарубежными странами). Я вам не рассказывал о моем разговоре с одним из замов председателя?
Я знал, что он пытался уговорить того поддержать приглашение в Москву ванкуверских летчиков-ветеранов, которые создали в США и Канаде общество имени Валерия Чкалова и издали книгу о его трансатлантическом перелете, которую хотели бы предложить советским издателям. Чкаловцы Байдуков и Беляков были горой за это.
Словом, тут была работа и для ВААП, и для ССОД.
– Это же, говорю, – продолжал Ситников, – будет способствовать сближению наших народов. «Товарищ Ситников, – он мне отвечает, – мы сближением народов не занимаемся. Мы занимаемся связями с аналогичными организациями. А здесь мы такой организации не усматриваем». Ну не глухарь ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
