- Не беспокойтесь, мои милые,- сказал он.- Как они трогательны! Два голубка!.. Право, вы похожи н^ голубков! Кто мог бы сказать, мадемуазель, что этот красавец с лицом юной девушки - настоящий тигр; у него стальные когти, он разрывает репутации, как ему подобало бы разрывать пеньюары, когда вы не спешите их сбросить.
И он расхохотался, не кончив шутки.
- Друг мой...- сказал он, продолжая свой монолог и подсаживаясь к Люсьену.- Мадемуазель, я - Дориа,- сказал он, прерывая самого себя.
Книгопродавец почел необходимым выстрелить, как из пистолета, своим именем, находя, что Корали оказывает ему недостаточно любезный прием.
- Сударь, вы завтракали? Не желаете ли составить компанию? - сказала актриса.
- О, беседа за столом идет веселее,- отвечал Дориа.- Притом, принимая ваше приглашение, я вправе просить вас откушать у меня вместе с моим другом Люсьеном, ибо нам следует теперь жить душа в душу.
- Береника! Устриц, лимонов, свежего масла и шампанского! - приказала Корали.
- Вы человек умный и, конечно, понимаете, что, собственно, меня к вам привело,- сказал Дориа, глядя на Люсьена.
- Вы желаете купить мой сборник сонетов?
- Совершенно верно,- отвечал Дориа.- Прежде всего сложим оружие, как вы, так и я.
Он вынул из кармана элегантный бумажник, достал три банковых билета в тысячу франков каждый, положил их на тарелку и с церемонным поклоном поднес Люсьену, сказав:
- Вы довольны?
- Да,- сказал поэт, преисполнившись неизъяснимого блаженства при виде столь баснословной суммы.
Люсьен овладел собою, но он готов был петь, прыгать, он поверил в волшебную лампу чародеев, короче, он поверил в свой гений.
- Итак, "Маргаритки", само собою, мои,- сказал издатель,- но вы не станете нападать на мои издания?
- "Маргаритки" ваши, но я не могу продать мое перо, оно принадлежит моим друзьям так же, как их перья принадлежат мне.
- Но ведь теперь вы мой автор. Мои авторы - мои друзья. Вы не пожелаете вредить моим делам. Готовясь на меня напасть, вы поставите меня в известность, чтобы я мог предотвратить неприятность.
- Согласен.
- За вашу славу! - сказал Дориа, поднимая бокал.
- Я вижу, что вы прочли "Маргаритки",- сказал Люсьен.
Дориа не смутился.
- Друг мой, купить "Маргаритки", не ознакомившись с ними, самая лучшая лесть, какую только может себе позволить издатель. Через полгода вы будете великим поэтом; появятся ваши статьи, вас станут бояться; мне не придется хлопотать, чтобы продать вашу книгу. Нынче не я изменился, а вы. Я все тот же коммерсант, как и четыре дня назад; на прошлой неделе ваши сонеты были для меня не более, чем листы капусты; нынче благодаря вашему положению они обратились в "Мессенские элегии".
- Отлично,- сказал Люсьен, чувствуя себя султаном, обладателем красивой одалиски, баловнем успеха; он вновь обрел насмешливость и пленительное безрассудство.- Но если вы не читали моих сонетов, вы прочли мою статью?
- Да, мой друг, иначе я не явился бы так поспешно! К несчастью, она чересчур хороша, ваша ужасная статья. Да, у вас огромный талант, мой дружок. Верьте мне, ловите удачу,- сказал он, пряча под личиной добродушия колкость слов.- Вы прочли газету?
- Нет еще,- сказал Люсьен.- А между тем нынче вышла первая моя большая статья; Гектор, Видимо, послал газету мне на дом в улицу Шарло.
- Читай!-сказал Дориа, подражая Тальма в "Манлии".
Люсьен взял газету, Корали вырвала ее у него из рук.
- Вы отлично знаете, что ваше перо посвящено мне,- смеясь сказала она.
Дориа был чрезвычайно искателен и любезен; он боялся Люсьена; он пригласил его и Корали на званый обед, который давал журналистам в конце недели. Он взял рукопись "Маргариток" и попросил поэта зайти, когда тому будет угодно, в Деревянные галереи подписать договор, который он приготовит. Верный своей обычной, царственной
манере, полагая, что этим он внушает почтение легковерным людям и напоминает более мецената, нежели торговца, он оставил три тысячи франков, отказавшись небрежным жестом от предложения Люсьена написать расписку, и ушел, поцеловав руку Корали.
- Любовь моя, много ли таких бумажек увидел бы ты, сидя на своем чердаке в улице Клюни и роясь в старых книгах библиотеки Сент-Женевьев?-сказала Корали, знавшая из рассказов Люсьена всю его прошлую жизнь.- Право, твои друзья с улицы Катр-Ван большие простофили!
Братья по кружку оказались простофилями! Люсьен, смеясь, выслушал этот приговор. Он прочел свою статью, он вкусил от неизъяснимой радости писателей, испытал то высшее наслаждение самолюбия, что лишь однажды в жизни ласкает наше сознание. Читая и перечитывая статью, он вполне понял ее значение и смысл. Печать для рукописей то же самое, что театр для женщин,она освещает все прелести и все изъяны, убивает и дает жизнь: промах бросается в глаза столь же резко, как и яркая мысль. Люсьен в своем опьянении не думал более о Натане, Натан был для него только ступенью, он утопал в блаженстве, он мнил себя Крезом. Для мальчика, который, бывало, скромно спускался по склонам Болье в Ангулеме, возвращаясь в Умо, на чердак к Постэлю, где ютилась его семья, тратившая в год тысячу двести франков, сумма, полученная от Дориа, была Потози. Воспоминание, столь еще живое, но которому суждено было угаснуть среди парижских соблазнов, перенесло его на площадь Мюрье. Он вспомнил свою великодушную сестру, Давида и бедную мать; он тотчас же приказал Беренике разменять один билет, а тем временем написал домой письмо; затем он послал Беренику в контору почтовых дилижансов, приказав ей отправить пятьсот франков матери, опасаясь, что позже у него недостанет воли выполнить свое желание. Он возвращал долг, но для него и для Корали поступок этот казался добрым делом. Актриса поцеловала Люсьена, она считала его примерным сыном и братом, она осыпала его ласками, ибо подобные поступки восхищают этих добрых девушек, у которых сердце как на ладони.
- А теперь,- сказала она,- что ни день, то званый обед. Так пройдет целая неделя, настоящий карнавал! Ну, что ж, ты немало поработал.
Корали, желавшая насладиться красотою Люсьена, причиной зависти к ней всех женщин, повезла его к Штаубу: ей казалось, что Люсьен недостаточно хорошо одет. Оттуда влюбленные отправились в Булонский лес и воротились к обеду у г-жи дю Валь-Нобль; там Люсьен встретил Растиньяка, Бисиу, де Люпо, Фино, Блонде, Виньона, барона де Нусингена, Боденора, Филиппа Бридо, великого музыканта Конти - вошел в мир артистов, спекулянтов, всех этих людей, склонных после волнений и забот искать рассеяния в острых впечатлениях; и все они радушно приняли Люсьена. Люсьен, уверенный в себе, расточал свое остроумие, словно им и не торговал, и был провозглашен человеком без предрассудков,- модная в ту пору похвала в этой полутоварищеской среде.
- Те-те-те! Полезно исследовать его сущность,- сказал Теодор Гайар, снискавший покровительство двора; он носился с планом издания роялистской газетки, позже столь известной под названием "Ревей".
После обеда оба журналиста в обществе своих любовниц направились в Оперу, где у Мерлена была ложа; в ней уже собралась вся компания. Итак, Люсьен предстал победителем там, где несколько месяцев назад он был столь тяжко унижен. Он прохаживался в фойе под руку с Мерленом и Блонде, он .смотрел в лицо денди, некогда над ним издевавшихся. Шатле был в его руках! Де Марсе, Ванденес, Манервиль, львы той эпохи, обменялись с ним высокомерными взглядами. В ложе г-жи д'Эспар речь, разумеется, шла о прекрасном, изящном Люсьене: Растиньяк пробыл там очень долго, маркиза и г-жа де Баржетон наводили лорнеты на Корали. Не пробудил ли Люсьен в сердце г-жи де Баржетон сожалений об утраченном? Эта мысль занимала поэта; стоило ему встретить Коринну из Ангулема, и жажда мести взволновала его сердце, как и в тот день, в Елисейских полях, когда он испытал на себе презрение этой женщины и ее кузины.
- Не с амулетом ли вы прибыли из провинции? -сказал Блонде Люсьену несколькими днями позже, входя к нему около одиннадцати часов утра, когда Люсьен был еще в постели.
- Красота его,- сказал он Корали, целуя ее в лоб и указывая на Люсьена,- производит опустошения от подвала до чердака, от верхов до низов. Я пришел похитить вас,- сказал он, пожимая руку поэта.- Вчера у Итальянцев графиня де Монкорне изъявила желание с вами познакомиться. Вы, конечно, не откажете прелестной молодой женщине, у которой принято избранное общество.
- Если Люсьен будет милым,- сказала Корали,- он не пойдет к вашей графине. Что за охота шататься по великосветским гостиным? Он там от скуки умрет.
- Вы желаете держать его взаперти?-сказал Блонде.- Вы его ревнуете к светским женщинам?
- Да,- вскричала Корали,- они гаже нас!
- Откуда ты это знаешь, кошечка?-сказал Блонде.
- От их мужей,- отвечала она.- Вы забыли, что я полгода была близка с де Марсе.
- Не думаете ли вы, дитя мое,- сказал Блонде,- что я только и мечтаю ввести в дом г-жи де Монкорне такого красавца? Ежели вы тому противитесь, сочтем, что я ничего не говорил. Но я знаю, что здесь дело не в женщине, а в том, чтобы добиться от Люсьена мира и снисхождения в отношении одного бедняги - посмешища вашей газеты. Барон дю Шатле по глупости принимает ваши статьи всерьез. Маркиза д'Эспар, госпожа де Баржетон и салон графини де Монкорне покровительствуют Цапле, и я обещал примирить Лауру и Петрарку,госпожу де Баржетон и Люсьена.
