Я крепко поцеловал ее, запустив руку в ее пышные волосы, чтобы держать ее ближе, пока наслаждался ее теплым, пряным вкусом. Ожог был ужасным, а боль настолько сильной, что я на мгновение задумался, смогу ли я закричать от него впервые в жизни.
Я этого не сделал.
Я нашел утешение в женщине, которая была моей наградой за рождение в такой жизни, и продолжал делать это еще долго после того, как она оторвала железо от моего тела, еще долго после того, как наша кожа остыла и огонь утих. Я обнимал ее и любил, сжимая только руки на ее спине и держа язык у нее во рту, и когда мы наконец расстались, меня наполнило ранее незнакомое чувство.
Чистая, яркая надежда, словно пузырь, вырвалась из моего нутра и деликатно всплыла на поверхность моих мыслей.
Я приложил ее ладонь к своей ране, стиснув зубы, сопротивляясь давлению на сырую плоть. Она опустила голову, когда я снова отодвинул ее, изучая стилизованные инициалы «CD» (с англ. К.Д. — Козима Дэвенпорт), покрытые шипами и маками, навсегда вырезанные на моей коже.
— Твой, — сказал я грубо.
— Твоя, — согласилась она.
И я подумал, может быть, в тот момент, когда я завис между агонией и радостью, в промежуточном месте, которое, казалось, существовало исключительно в пространстве между нашими телами, возможно, наше долго и счастливо было в конце концов достижимо.
Козима
Мы держались за руки и шли по густой траве по наклонной лужайке к большому, просторному дому моего отца. Было так обыденно и в то же время очень важно держать за руку Александра Дэвенпорта, графа Торнтона и моего Хозяина. После всего этого времени и стольких невзгод это было просто действие, которое я не воспринимала как нечто само собой разумеющееся.
Мои пальцы сомкнулись между его, и он глянул на меня искоса, что было не совсем улыбкой, но говорило о ней. Я не могла не взглянуть на пространство под его застегнутой рубашкой, где лежало новое клеймо, отметина, которую он добровольно предложил, потому что хотел, чтобы он принадлежал мне в равной степени, как я — ему. Любовь и благоговение проносились сквозь меня, как теплый ветерок, и я впервые за долгое время почувствовала, что наполнилась надеждой, когда мы шли обратно к дому, где, вероятно, ждали мой отец и Данте с вкусной домашней едой и бутылкой темно-красного вина.
Хлопнувшие двери машины перед домом и внезапные грубые крики на итальянском заставили нас обоих замереть на полпути.
— Vaffanculo, — прорычал Торе, когда мы побежали и обогнули дом до переднего двора. — Какого черта ты его забираешь?
Я резко остановилась, как будто врезалась в кирпичную стену, когда подошла к месту происшествия и осмотрела его.
Вдоль подъездной дорожки стояли в ряд по три полицейские машины, их световые мигалки красного, синего и белого света крутились над двором, а двое мужчин подталкивали Данте к капоту машины, чтобы надеть на него наручники. Они оба были значительно ниже британца с итальянскими корнями и применяли чрезмерную силу, чтобы удержать его на месте, хотя он пассивно лежал, прислонившись к машине.
Они прочитали ему Правила Миранды тихим, непрерывным монотонным голосом, который я едва могла расслышать из-за разглагольствований Торе.
— Как я уже сказал, — говорил ему третий полицейский, — Эдвард Данте Девенпорт арестован за убийство Джузеппе ди Карло. Если вы продолжите свою тираду, мы будем вынуждены арестовать вас за нападение нападение на полицейских при исполнении и воспрепятствование уголовному расследованию.
— Черт побери, — проревел Торе, тыча пальцем в молодого человека. Я никогда не видела его таким злым; лицо его покраснело, как разлитое вино, а голос был грубым, как гравий под ногами.
Александр уверенно шагнул вперед, чтобы перехватить падающее тело Торе, и начал спокойно разговаривать с офицером. Я ничего не делала, потому что мое тело перестало функционировать.
Я была в шоке, мои ноги запутались в корнях собственной ненависти к себе и грязи моего замешательства.
Как это могло быть возможно?
Данте не убивал ди Карло.
Моя рука все еще горела от жара пистолета, когда я направляла его на криминального авторитета Коза Ностры, когда я всадила пулю в его черное сердце и одну в его испорченный мозг. Мои пальцы согнулись в пустом воздухе, когда воспоминания пронеслись сквозь меня, как физическая вещь, как автокатастрофа, ломающая каждую кость в моем теле.
Данте арестовали за преступление, которое я совершила.
Нет.
Этого не могло случиться.
Не с братом моего сердца, не моим спасителем и лучшим другом.
Не с ним.
Я шагнула вперед, как пуля из патронника пистолета, и попала в точку между Александром и полицейским, прежде чем они смогли меня остановить.
— Он этого не делал, — сказала я голосом, который шлепнул мое слово по земле, как кубики льда из автомата, механический и холодный. — Данте там даже не было.
— Козима, — рявкнул Александр, мое имя словно кнутом прорезало воздух по моей коже. Я отпрянула от удара и попала прямо в его распростертые объятия. Он обернул руки вокруг моего туловища и приклеил к своему телу.
— Вы жертва, верно? — Офицер проверил свой маленький блокнот. — Козима Ломбарди?
— Козима Дэвенпорт, — огрызнулся Александр. — Моя жена и сестра человека, которого вы пытаетесь обвинить в убийстве, которого он не совершал.
Я открыла рот, чтобы сказать им, что это была я. Что я была убийцей, и, честно говоря, я бы сделала это снова, и снова, и снова, если бы это означало, что мир будет навсегда избавлен от Ди Карло.
Но Александр держал меня так крепко, что я не могла дышать, чтобы говорить, а затем Данте повернулся, мышцы его рук вздулись, когда они крепко стянулись за его спиной, удерживаемой жесткими укусами наручников. Его глаза были большими и торжественными, черными, настолько абсолютными, что я почувствовала, как меня затягивает во тьму, словно свет через черную дыру.
Он сказал так много всего этим взглядом, так много мучительных истин, что я дернулась к Александру, когда эти глаза пронзили меня, как пули.
«Не надо», сказали они.
— Не забирай это у меня, — приказали они.
«Это для тебя, Tesoro (с итал. Сокровище). Это для тебя, и я сделаю это, потому что сделаю для тебя все, даже если ты об этом не попросишь. Это для тебя, и ты не отнимешь у меня эту жертву».
Рыдание вырвалось из холодной камеры моей груди, пронзив воздух так резко, что все полицейские дернулись, чтобы посмотреть на меня.
Я маниакально покачала головой, волосы развевались по лицу, пряди прилипли к слезам, стекавшим по коже.
— Нет, нет, нет, fratello mio.
— Да, да, да, mia bella sorella, — мягко и твердо сказали его глаза.
Я не могла этого вынести, но я также знала, какие разрушения обрушатся на двух моих Дэвенпортов, если меня закуют в наручники и потащат в тюрьму. Они не остановятся, пока арматура не будет выкручена, а бетонная камера не разлетится на части, чтобы они могли добраться до меня. Ничто, абсолютно ничто не могло помешать этим людям убедиться, что я свободна после почти всей жизни в рабстве у чего-то.
Это было то, с чем они боролись последние полдесятилетия.
Не только разрушение Ордена и правда о смерти Кьяры Дэвенпорт.
Но и моя свобода.
Я знала до глубины души, что они не позволят мне пожертвовать всеми их достижениями сейчас, когда мы были так близки к концу.
Я захныкала, когда осознание этого поселилось у меня под кожей и зачесалось.
Александр почувствовал перемену в моем теле и тяжело вздохнул. Я почувствовала, как он наклонил подбородок к брату, их взгляды встретились поверх моей головы.
— Это еще не конец, брат, — пообещал Александр тем же веским тоном, каким он обещал быть моим мужем. — Я не позволю этому случиться.
