— До нас его смотрели Лаванда и Парвати, — отстранённо прокомментировала Гермиона.
— Думаю, Снейп ещё никогда не становился объектом для подобного рода пересудов, — добавила Лу.
Мы подсели к ним за стол, и Пат молча развернул альбом на коллективном фото слизеринцев.
— Ну и чучело, — почти ласково произнёс он, глядя на своего семнадцатилетнего отца, который не старался лезть на передний план.
Нет, всё-таки не так уж они были и похожи. Да, те же острые черты лица, такое же сухощавое телосложение. Зато у Пата никогда не было такого затравленно-озлобленного выражения лица, и спину он всегда держит прямо. И он никогда бы не стал Пожирателем Смерти, добавило что-то внутри меня.
Пат перевернул страницу назад и с улыбкой посмотрел на фотографию Равенкло. Глядя на открыто улыбающуюся Мишель Престон невозможно было поверить в действительность. Белое и чёрное.
— Извини, Пат, но твой отец просто кретин, — высказала общую мысль Лу, — скажи, что ему не хватало?
Пат криво усмехнулся, но промолчал. История о тяжёлых и запутанных отношениях между нашими родителями так и осталась между нами. Я перевернул ещё одну страницу назад.
— О! — вздрогнула Гермиона и произнесла самую банальную фразу из всех услышанных мною за последние месяцы, — как ты похож на своего отца, Гарри.
Да, по крайней мере, не стоит сомневаться, чей я сын. Ошибиться невозможно. Эту физиономию, исключая мелкие детали, я вижу каждый день в зеркале. Рядом мама. Сириус, «красивый до неприличия», как выражалась одна моя знакомая. Ремус, уже тогда потрёпанного вида…
— Всё, баста, — резко захлопнул альбом я, — хватит нюни разводить, работать пора.
— Ты чего? — внимательно посмотрела на меня Лу.
— Нам завтра сочинение МакГоноголл сдавать, а у меня ни строчки, — заявил я.
Гермиона тут же подскочила и начала лихорадочно выкладывать из рюкзака пергамент и чернила.
— Точно, я совсем забыла! Надо просмотреть несколько книг…
Я поднялся, чтобы отнести альбом на место. Однажды я буквально запретил себе думать о родителях. А то в моей тогдашней ситуации можно было загнуться от жалости к самому себе. Мне было одиннадцать, и это было в ночь перед тем, как пойти в новую школу в Лондоне. Мне было страшно до тошноты, потому что мало того, что я должен был идти в разношенной одежде, дурацких очках и без единого пенни в кармане на карманные расходы, так ещё я считал себя жуткой деревенщиной в глазах жителей столицы. Вот тогда я и запретил себе жалеть самого себя, мечтая о том, что было бы, если бы мои родители были живы. А на следующий день я познакомился с Патом, и моя жизнь стала совсем другой.
И сейчас я должен положить чужое прошлое на полку. Потому что меня там нет, но чем больше туда лезешь, тем глубже увязаешь в нём, как в болоте. И тем больнее и труднее вылезать из него. Прошлое не вернётся. Мёртвые не воскреснут. Я сам заявлял Дамблдору, что не терзаюсь по поводу того, что было и могло бы быть. Так и незачем начинать.
* * *
Но в этот день произошло событие, которое заставило Хогвартс забыть про новоявленное отцовство Снейпа, про странные события в волшебном мире, про Гарри Поттера и про многое другое. Произошло то, что позже назовут Апрельским Слизеринским мятежом, и, не смотря на своё, по сути, пустяшное содержание эти события возымели большие последствия.
Но всё по порядку. Был разгар ужина. Большинство студентов — в Большом Зале. «Грозы» никто тогда не ожидал. По крайней мере те, кто не знал, что творится в слизеринских подземельях, а это вообще мало кто знал.
Но во время вечерней трапезы всё больше и больше студентов стали обращать внимание на стол факультета Слизерин. Там будто кто-то нарисовал разграничительную линию — между двумя враждующими фракциями была свободная буферная зона, и шло активное переругивание между обоими сторонами. Пат и Малфой сидели близко к «границе», и, судя по их злым лицам, разговор уже перешёл на личности. Собственно, все сторонники моего друга выглядели как люди, готовые штурмом взять Букингемский Дворец. Короче, доведённые до ручки Малфоем, дурацкими слизеринскими «традициями» и вообще всей школой.
Когда Драко Малфой совсем разошёлся и продекламировал, косясь на моего друга, что-то своим приятелям, из чего я услышал только «когда отец станет Министром…» (от Рона, сидящего невдалеке, послышалась «ну и урод»), Пат отбросил ложку и вскочил.
— Да мне тошно за одним столом с тобой сидеть, Малфой! — яростно и довольно громко кинул он, подхватил мантию, что лежала рядом с ним, и удалился из Зала.
На секунду повисло молчание и на это мгновение лицо сына будущего Министра засветилось триумфом. Но ненадолго.
— Вот уж точно, — гаркнул Джей МакНейр, и в наступившей тишине его слышали все.
И тот встал и ушёл вслед за моим другом. И дальше началось что-то невообразимое.
Дейдра в горделивом молчании поднялась и отправилась к выходу из Зала. И так один за другим, каждый, кто принял сторону Пата. Они вставали, и спокойно и деловито удалялись из Большого Зала. Каждый ученик, да и все профессора в немой растерянности смотрели на это поистине завораживающее действо. Только директор смотрел на это не так — его лицо выражало такое чувство, будто происходит что-то настолько хорошее, на что он не смел надеяться даже в самых смелых мечтах.
Это действительно было революцией. Не было криков, лозунгов и транспарантов. Не было диверсий и воинствующих толп. Всё происходило в самой красноречивой форме, в которой только можно было выразиться — в молчании. Молчаливый протест. Просто, тихо, и чертовски зрелищно. Половина слизеринского стола была пуста.
Глава Тридцать Восьмая, в которой Пат идёт на абордаж
— Это была чистой воды импровизация! — так заявит мне Пат на следующее утро.
— Мы будем держаться до последнего, — ухмыляясь, скажет мне Джейкоб МакНейр.
— Просто мы хотим доказать, что слизеринцы тоже заслуживают уважения, — изречёт Дейдра МакЛаллен своим спокойным уверенным голосом.
На завтрак они не явились. При дневном свете почему-то это выглядело особенно жутко. Как будто по Слизерину прошлась эпидемия какой-то страшной болезни. Когда они не пришли и на обед, и на ужин, в школе вообще ни о чём больше не говорили, как о новоявленной забастовке. Ученики только и болтали о том, что требует слизеринские якобинцы, не объявили ли они голодовку, что будет делать Снейп с взбесившимся факультетом и что вообще происходит.
— Понимаете, нет такого правила, которое запрещало бы ученикам не появляться на обеде. Даже если это половина факультета, — умудрено говорила наша самая умная подруга.
С Гермионой полностью соглашался Люпин, у которого мы узнавали все новости из лагеря преподавателей.
— Поймите, тут вопрос в разделении компетенции, — объяснял Рем, — это ведь проблема отдельно взятого факультета, а отвечает за него профессор Снейп. Они ведь действительно не совершают какого-либо страшного проступка, за который предусмотрено какое-либо суровое наказание… Ну, и пока молчит директор…
— А что, он даже нечего и не сказал? — удивилась Лу.
— Сказал, — кивнул головой Рем.
По его словам, в ответ бушующему Снейпу, который оказался не в состоянии справиться с собственным факультетом, Дамблдор предложил «позволить детям самим решить свои разногласия», если, конечно, это «не перейдёт допустимые рамки».
Вот так, с негласного благословения директора, слизеринская компания моего друга отрывалась по полной программе. А вот что, собственно, произошло в тот достопамятный вечер…
Когда Пат, разозлённый всем и вся, вскочил во время ужина и бросился в ненавистные любому клаустрофобу подземелья, он и думать не думал ни о каком мятеже. Попинав от души любимое кресло Малфоя, он немного успокоился — и в этот момент в гостиную Слизерина ввалился Джей.
— Не могу там больше сидеть, — признался он моему другу.
— Ха, сидеть! — уныло усмехнулся Пат, — я вот с этими придурками в одной комнате живу.
Джей не успел ответить, что в его комнате тоже полно и не таких идиотов, как в гостиную начали заходить по очереди все остальные члены оппозиции. Когда они все собрались кучкой и молча переглянулись, то, по словам моего друга, замок должен был развалиться от дружно грянувшего гомерического хохота. На быстро собравшемся военном совете было решено не оставить это дело просто так.
— Такого шанса может больше не представиться!
— Мы покажем всему Хогвартсу, что значит быть настоящим слизеринцем!
И под такого вот рода девизами и началась импровизированная забастовка. И основным правилом было… не нарушать правила. Это было отличная психологическая атака, причём буквально на всех. Никакой голодовкой, как все понимают, и не пахло — кухня всегда открыта для тех, кто знает, в какие двери стучаться… Но какой эффект!
