незадолго до смерти, в двух коротких очерках «Мысль – образ – музыка» и «Почему я не пессимист» и в стихотворении «Вечер на Оке». Стоит напомнить, что метафоры «повседневной шелухи» и «литературной позолоты» у обэриутов относились к наружной оболочке предмета, которая скрывает или искажает его истинную сущность. ОБЭРИУ претендовало на умение снимать со слов «повседневную шелуху», очищать их от «литературной позолоты» и от «мусора истлевших культур» посредством «столкновения словесных смыслов». Как в православной концепции обожения, процесс очищения преображает как сам предмет, так и тех, кто видит его настоящим. Это позволило бы наблюдателям увидеть предмет «голыми глазом», сделать слово «достоянием искусства» и создать «не только новый поэтический язык… но и… новое ощущение жизни и ее предметов» [ОБЭРИУ 1928].
В эссе «Мысль – образ – музыка» Заболоцкий вместо понятий шелухи, позолоты или завесы использует понятие маски, но основной смысл остается тем же. Подобно формалистам с их озабоченностью «автоматизмами» восприятия, он находит корень проблемы в ошибочном восприятии «обыденности». «Будучи художником, – пишет Заболоцкий, – поэт обязан снимать с вещей и явлений их привычные, обыденные маски, показывать девственность мира, его значение, полное тайн» [Заболоцкий 1972, 2: 286–287][335].
В конце очерка «Почему я не пессимист» эта мысль выражена еще более четко и еще более прямо связана с «Вечером на Оке» и с Декларацией ОБЭРИУ. Здесь Заболоцкий к своему запасу метафор, служащих для описания препятствий к восприятию высшей реальности, добавляет понятие «пленка повседневности». В ответ на призыв Декларации ОБЭРИУ смотреть на мир «голыми глазами» он пишет, что, как художник, он снимает пленку с глаз читателей: «Вот я снимаю пленку с твоих глаз». Повторяющееся выражение «вещи и явления» здесь, как и в очерке «Мысль – образ – музыка», по своему значению поразительно похоже на предмет в Декларации ОБЭРИУ. Мысль о том, что художник путешествует в мире «очаровательных тайн», перекликающаяся с идеей очарования из «Вечера на Оке», могла бы уподобить его одному из тех символистов, которых он деликатно критиковал в студенческом эссе «О сущности символизма», если бы не его непоколебимая приверженность предмету, «вещам и явлениям», и его радостное и вполне земное отношение к своему призванию.
Путешествуя в мире очаровательных тайн, истинный художник снимает с вещей и явлений пленку повседневности и говорит своему читателю: то, что ты привык видеть ежедневно, то, по чему ты скользишь равнодушным и привычным взором, – на самом деле не обыденно, не буднично, но полно неизъяснимой прелести, большого внутреннего содержания, и в этом смысле – таинственно. Вот я снимаю пленку с твоих глаз: смотри на мир, работай в нем и радуйся, что ты – человек! Вот почему я не пессимист [Заболоцкий 1972, 2: 287–288].
Многое изменилось для Заболоцкого в течение его жизни. Но ключевые аспекты его поэтической личности остались неизменными: зачарованность миром вещей, уважение к миру как к данности и вера в роль художника как передатчика высшей реальности, присущей действительному миру.
Отойдя от сопряженных вопросов и вернувшись к тексту «Вечера на Оке», продолжим находить параллели с другими произведениями Заболоцкого. В стихотворении «Я не ищу гармонии в природе» «слепая ночь» спускается к реке, когда наступает закат. В «Вечере на Оке» леса «вздыхают» и «опускаются» в воду, скорее всего, в виде отражений или теней. В отдаленной перекличке с эротическим образом реки в стихотворении «Сердце-пустырь», написанном на 30 лет раньше, «вся грудь реки приникнет к небосводу и загорится влажно и светло».
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
В следующем четверостишии стихотворение приближается к грани откровения. Здесь подхватывается образ «горения» из предыдущего отрывка, который усиливается повторением слова огонь и аллитерацией б, л и н/м – «Из нежных башен облачного мира / Сойдет огонь, и в нежном том огне…». Этот «нежный огонь» в облаках готовит путь для преображения, которое происходит в парадоксальном сочетании земной конкретности и неземной просветленности.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
Наконец, приходит откровение, – в двух четверостишиях, составляющих заключительную часть стихотворения, – и именно здесь речные луга и затоны творят чудеса преображения. Лирический герой, находясь в водном ландшафте, обретает ясное видение окружающих «предметов», – здесь Заболоцкий берет наиболее метафизически нагруженное слово Декларации ОБЭРИУ – предмет – и выделяет его переносом. Он описывает преображение ландшафта с помощью языка, которым обычно говорят о Преображении Христа: «Горит весь мир, прозрачен и духовен, / Теперь-то он поистине хорош». Вместо синонимичного и более частотного наречия действительно, которое так же хорошо вписывается в размер, он выбирает книжное наречие поистине, подчеркивая тем самым возвышенный смысл сказанного.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.
Благодаря этому преображению мир в «Вечере на Оке» становится не менее, а более реальным. Лирический герой постигает эту реальность не потому, что обладает исключительными человеческими способностями, – личной гениальностью или умом. Он постигает ее, потому что он сам становится частью преображенного мира посредством процесса, напоминающего обожение. Более того, истина, которую он открывает, – это не туманная, потусторонняя «символистская» истина, но истина конкретных «живых черт» существующего мира. Это преображение предмета, мира и видения, провозглашенное Декларацией ОБЭРИУ.
Итак, несмотря на старательные попытки замаскировать происхождение своей фамилии, Заболоцкому в итоге не было необходимости преодолевать болото. Болотистый ландшафт сам по себе стал средством преодоления ограничений восприятия. В своем поиске трансцендентности и выживания, в своем неудержимом стремлении показать мир, который он видел «голыми глазами», Николай Заболоцкий был и загадкой, и культурной парадигмой.
Библиография
Александров
Александров 1968 – Александров А. ОБЭРИУ: предварительные заметки // Ceskoslovenska rusistka. № 13. 1968. С. 296–303.
Александров 1988а – Александров А. В широких шляпах, длинных пиджаках…: Поэты ОБЭРИУ. Л.: Советский писатель, 1988.
Александров 1988б – Александров А. Чудодеи // Д. Хармс. Полет в небеса. Стихи, проза, драмы, письма / ред. Анатолий Александров. Л.: Советский писатель, 1988.
Александров 1988в – Александров А. Краткая хроника жизни и творчества Даниила Хармса // Д. Хармс. Полет в небеса.
