предместий, что в достаточной мере удалены от столицы, однако и не на самой их окраине, где дыхание сердца Империи перестаёт ощущаться так же, как и в любом приграничном домене. Монастырь не бедствует, и мать-настоятельница уверяет меня, что девочки в приюте воспитываются в строгости, смирении, благочестии и прилежании, но не в жестокости и нищете, предназначенной сугубо для маленьких подопечных. Она лично показывает мне и моим дамам спальни девочек, трапезную и классы, дабы высокие гостьи могли сами убедиться, что воспитанницы ни в чём не нуждаются, не голодают и не выполняют одну только тяжёлую работу на благо обители, что они обеспечены всем необходимым, вполне здоровы и чтут Четырёх и особенно свою благодетельницу Тейру Дарующую. Демонстрация необязательна, Шеритта предупреждала, что между визитом в приют и школы особой разницы нет. В обоих случаях от меня требуется одно и то же: раздать подарки детям и деньги взрослым, выслушать всё, что я пожелаю выслушать, принять прошения, буде таковые, поздравить с праздником, произнести какое-нибудь воодушевляющее напутствие и отправиться восвояси. Тересса проявляла внимание и к приютам, и к школам, увеличение числа последних инициатива императрицы, равно как и улучшение условий в многих приютах страны, однако даже столь добросердечная, деятельная женщина, какой была мать Стефана, не могла следить за каждым заведением. Шеритта настоятельно советует не погружаться с головой в проблемы каждого отдельно взятого ребёнка, взрослого и заведения, иначе я рискую вовек не вынырнуть из этого омута. Я на всякое насмотрелась в Беспутном квартале и прекрасно понимаю, о чём речь. Подобные проблемы должны решаться на ином уровне, охватывать по возможности большую часть затруднений, но это мой первый визит, и я хочу сама разобраться, как всё устроено, как и почему действует именно эта схема, а не какая-то другая.
Приют при монастыре Тейры Дарующей образцово-показателен, почти идеален и остаётся только надеяться, что так оно и есть на самом деле, что всё, что я вижу, не красочная декорация, устроенная исключительно ради моего визита. В отличие от шумных, дерзких учеников Бедного квартала, воспитанницы монастыря тихи, сдержанны и почтительны. Они не накидываются с жадностью на привезённые сладости, не разбирают подарки так, словно их вот-вот опередит кто-то более удачливый, не смеются украдкой, не корчат рожицы за моей спиной и не разглядывают мою одежду как диковинку. Девочек, одетых в одинаковые тёмно-серые платья и белые передники, выстраивают в два ряда в просторной зале, и они молча ожидают, пока я подойду к каждой из них. Приняв подарки, благодарят и приседают в быстром реверансе, едва подняв на меня глаза. Девочек в приюте немногим больше, чем учеников в школах, где я побывала, от малышек не старше Миреллы до почти взрослых девушек семнадцати лет. Раздав подарки, я беседую с матерью-настоятельницей, задаю все волнующие меня вопросы, отмечая ещё одно отличие от городских школ – здесь учителя и наставники не жалуются, не перечисляют, чего им не хватает, в чём нуждается заведение, какие бывают затруднения. Затем мать-настоятельница в явном стремлении произвести на меня должное впечатление предлагает показать комнаты, где живут, занимаются и едят воспитанницы. Я соглашаюсь, хотя и вижу по лицам моих спутниц, что на обход монастырских помещений они совершенно не рассчитывали и обошлись бы распрекрасно без наглядной демонстрации условий, в которых живут сироты. По окончанию мы возвращаемся в залу, где ожидают мои служанки, воспитанницы и несколько монахинь-наставниц. Я произношу заранее заготовленную речь, поздравляю всех с праздником, выслушиваю ответные поздравления и заверения, как монастырь рад и счастлив принимать столь высокую гостью, как горд оказанной ему честью и как было бы замечательно, ежели бы милостью Благодатных Её императорское величество навестили его и в следующем году.
Наконец мы прощаемся и, сопровождаемый матерью-настоятельницей, направляемся во внешний двор, где приземлилась барка и остались слуги и охрана – не всякому мужчине дозволен вход на территорию женских монастырей. Будь я настоящей девой жребия и мою охрану возглавил бы назначенный мне рыцарь из ордена Рассвета, тот, кому разрешён вход во внутренние помещения женских монастырей. Однако старшим над стражей фрайнэ Никто из Ниоткуда поставлен один из императорских гвардейцев и ему запрещено переступать порог обителей богинь. Впрочем, я не жду нападения в стенах монастыря и не пугаюсь, когда на галерее, ведущей через внутренний дворик, появляется монахиня. Она быстро идёт навстречу нашей процессии, но при виде суженой государя не отступает в сторону, а продолжает стремительно двигаться прямо на меня. Мать-настоятельница хмурится, Шеритта подходит ближе ко мне, едва ли не выступает вперёд, готовая броситься наперерез любому замыслившему недоброе. Я же замедляю шаг, пытаюсь рассмотреть низко склонённое лицо. Монахиня останавливается передо мною, приседает в безупречном глубоком реверансе.
– Фрайнэ Астра, не соблаговолите ли уделить мне немного вашего драгоценного времени? – произносит она, и я не сразу узнаю за непривычно почтительным, нарочито смиренным тоном голос Мадалин.
Глава 25
Блистательную фрайнэ Мадалин Жиллес непросто узнать сразу в стоящей предо мною высокой женщине в чёрном платье служительницы Тейры Дарующей, с покрытой головой, без капли краски на лице. Медальон богини надет на шею, как принято в монашеских орденах и среди араннов, а не на цепочку на талии, как носили благородные фрайнэ, шерстяное платье подпоясано обычной верёвкой, на пальцах, выглядывающих из вязаных митенок, нет не единого кольца. И только скользнувшая по тонким бледным губам улыбка, сдержанная, холодная, что воздух вокруг, чуточку насмешливая, не переменилась.
За моей спиной громко ахает Брендетта, разглядевшая Мадалин поверх наших с Шериттой плеч. Фрайнэ Бромли пристально, с настороженным удивлением смотрит на Мадалин, я бросаю быстрый взгляд на мать-настоятельницу, пытаясь понять, что ей известно об этой едва ли случайной встрече. Та продолжает хмуриться, явно перебирая лица и имена сестёр, служащих в её монастыре, в поисках нужного, принадлежащего этой женщине. Очевидно не находит и я перевожу взгляд на Мадалин. Фрайнэ Жиллес не просто удалена от двора и сослана в какое-нибудь родовое поместье жить в покое и смирении да лелеять надежду, что однажды удастся вернуть потерянную милость государя. Её должны были отправить на север, где ей надлежало вступить в одну из обителей Молчаливых сестёр, но она здесь, во Франском монастыре Тейры Дарующей, откуда до столицы рукой подать, и не похоже, чтобы она приняла обет молчания. Головной убор монахини не открывает взору ничего, кроме обрамлённого белой тканью лица, но отчего-то я сомневаюсь, что Мадалин успела остричь волосы.
– Не тревожьтесь, фрайнэ Бромли, у меня нет намерений причинять вред
