Он протянул обе руки.
– Друг мой!
Вальтеоф повернулся и увидел его. После минутного сомнения он поднялся и пошел навстречу.
– Я рад, что ты здесь. Я не был уверен… Ричард сжал ему руку.
– Неужели ты думаешь, что я в тебе сомневался? После стольких лет дружбы, неужели ты так думал?
Вальтеоф еле улыбнулся.
– Только сначала до твоего письма.
– Я бы приехал сам, если бы Вильгельм не задержал меня при дворе. – Неожиданно он прибавил: – Прости, что я не мог придти к тебе. Боюсь, что тебе трудно было в последние недели.
Вальтеоф промолчал. Присутствие воинов мешало говорить о главном, не мог он и сказать, как тяжелы были эти долгие зимние дни. Первый раз в жизни он не был себе господином, хотя его заключение и было почти формальным, и у него было достаточно приятелей; из своего окна он мог бы видеть двор, входящих и выходящих людей, их привязанных лошадей, и он с болью думал о том, что все они не знают цену своей свободы. А он ценил ее, когда она у него была? Терзаемый мыслями о доме, об Эдит, которая не прислала ему ни строчки, о детях, которые должны были ждать его возвращения, он думал, что если снова получит свободу, то будет благодарен за каждую минуту жизни. Тяжелый вздох вырвался у него, и он осознал, что Ричард все еще ждет ответа.
– Я ничего не хочу, только выехать свободно за ворота.
– Так и будет, я молюсь об этом. – Ричард жестом отослал стражу и отвел Вальтеофа к окну. Понизив голос, он сказал: – Я мало что могу, но я уверен, что и у них мало что есть против тебя.
– Я не могу этого понять, – сказал Вальтеоф. – Король был мной доволен, когда я приехал в Нормандию. Что с ним случилось за одну ночь?
– Бог весть, – ответил Ричард, тем не менее, предполагая, что тайный визит Эдит к королю в тот вечер, когда они вернулись, сыграл свою роль. Она все это время находилась в городе и спала во дворце, даже не дав своему мужу никакого знака. Это все, что знал Ричард. Что она сказала королю, он не представлял, но то, что арест – это ее дело, в этом он был уверен, и гневу его не было предела. Насколько же черна была ее душа, если она могла сделать такое? Но он ничего не сказал обо всем этом, только заметил, насколько возможно бодро, что суд – не более чем формальность. И все-таки не было при дворе человека, который мог быть уверен в исходе событий, зависть одних и страх других могли создать новых врагов последнему саксонскому графу.
Немного спустя Вальтеоф спросил:
– А графиня? Ты ее не видел? Как она воспринимает мой арест? Я не могу ни с кем поговорить, кто мог бы сообщить мне новости…
Под почти небрежным тоном Ричард увидел испуг и тревогу, но правду теперь нельзя было скрыть.
– Она здесь, – сказал он. Лицо Вальтеофа прояснилось.
– Слава Богу. Я, было, боялся, но это не имеет значения. Если она приехала, этого достаточно.
Да, подумал Ричард, она приехала, но вот почему? Вслух же он сказал:
– Я должен вернуться в зал. Я и все твои друзья молимся, чтобы завтра ты смог поехать вместе с ней домой.
Вальтеоф взглянул на него.
– Если у меня есть враги, то это вполне компенсируется моими друзьями.
Десять минут спустя охрана ввела его в зал. Здесь уже был Роджер. Не надеясь на хороший исход событий, он сидел, мрачно уставившись на камыши под ногами, и даже не взглянул на сотоварища по несчастью, когда тот занял свой стул.
Вальтеоф оглядел зал в поисках Эдит, но ее нигде не было видно. Он заметил множество знакомых лиц и благодарен был епископу Вульфстану за то, что он сидит за судейским столом в противовес Иву Таллебуа; он хотел бы, чтобы Ланфранк тоже был здесь и поднял свой голос в его защиту. Де Варенн поддержит своего друга, подумал граф, но вот Ричард Фитцгилберт завидует его положению в Западной Англии, и не секрет, что Одо Байе против того, чтобы англичане занимали бы какие-либо посты. Насчет других норманнов он был менее уверен; Роджер Монтгомери может помнить, что он когда-то отказался от его дочери; но Мортейн, сидящий рядом с креслом короля, скорее расположен к справедливому суждению. В конце концов, все будет зависеть от решения короля, который несколько недель назад заверял его в своей дружбе.
Когда все собрались, два геральда возвестили о прибытии короля, и водворилась тишина, когда он вошел в сопровождении четырех юных рыцарей. Он занял свое место и с минуту разглядывал зал. Его суровый взгляд упал на Роджера, и не смягчилось ничего в мрачном лице; затем он перевел глаза на Вальтеофа, и когда глаза их встретились, совсем иным был взгляд короля, так что Торкель Скалласон, заметивший это, почувствовал возрождение надежды. Затем Вильгельм повернулся к своему брату Мортейну и подал знак начинать заседание, по своему обыкновению предоставляя баронам и прелатам разбирать и рассматривать свидетельства, пока он составляет свое собственное мнение.
С Роджером они расправились быстро. Для человека, поднявшего вооруженное восстание, здесь не было оправдания, и Роджера приговорили к лишению земель, титулов и пожизненному заключению.
Именно Одо спросил его о свадьбе:
– Граф Вальтеоф был приглашен на ваше собрание, не так ли?
– Да, – подтвердил Роджер. Он первый раз взглянул на Вальтеофа, и во взгляде его была ненависть.
– И какой ответ дал он на ваше предложение?
– Он, – Роджер помолчал и затем продолжил: – Он спрашивал, возможно ли это сделать.
Вальтеоф резко выпрямился. Если бы только он мог помнить, что говорилось в ту ночь! Но кроме пугающей ясности произнесенной клятвы, все остальное потонуло в винном угаре.
– Нет, – громко сказал он. – Не думаю, чтобы я спрашивал так, более вероятно, что я сказал, что этого нельзя делать.
Роберт Мортейн строго взглянул на него.
– Прошу, мой господин, храните молчание. Мы выслушаем вас позже. Граф Роджер, расскажите нам об этом разговоре.
Роджер продолжал, и по его злому голосу можно было предположить, что он намеревался стащить с собой в пропасть человека, который отказался ему помочь.
– Он говорил, что если бы Гарольд был жив, Вильгельм не носил бы корону, потому что у него нет на это прав.
При последних словах наступила тишина, и все глаза обратились на английского графа. Вильгельм сидел спокойно, но пальцы его нервно барабанили по ручкам кресла. Вальтеоф, с пылающим лицом не мог сдерживаться:
– Лжец!
Роджер продолжал злобно:
– Затем он изменил свое решение и отказался к нам присоединиться: возможно, он подумал, что и так имеет достаточно, и ему не стоит этим рисковать, – усмешка прозвучала в его голосе. – Но он думал о восстании.
При этих словах Вальтеоф как будто услышал обвинение Эдвина четырехлетней давности, но быть обвиненным в жадности и самодовольстве и нормандцами, и саксонцами невыносимо. Не было людей, занимающих такое же положение, это он знал, но тем тяжелее падение. Он этого не заслужил.
