— Согласитесь, что такой сюжет даже Вам, писателю, вряд ли мог прийти в голову? Как изменилась ваша жизнь?
— Пришлось все круто менять. Уже тогда мне было сорок четыре года. Я переехал из столицы в деревню, отказался от всякой охоты. Но, вероятно, по своему складу характера и душевному устроению, я мог нормально воспринимать столь резкие перемены. Как человек воцерковленный, я понимал, какая помощь нужна местным жителям, и чувствовал, что могу им помочь. Мне недоставало духовного образования, но куда деваться — я был единственным воцерковленным человеком на весь район. Сначала стажировался в Череповце, потом немного в Великом Устюге, в Вологде, после чего поехал в село.
Священническая жизнь в районе была специфической. Надо было поднимать четыре прихода, разбросанных далеко друг от друга. Транспорта у меня не имелось, поэтому постоянно приходилось решать транспортные проблемы, чтобы кто-то на машине, тракторе или мотоцикле доставил меня к месту службы. Расстояния между приходами — от сорока до восьмидесяти километров, дороги — грейдер или проселок (в прошлом году через этот район проложили трассу ралли-рейда — проехать смогли не везде). Мы восстанавливали три храма и построили один новый. При этом народ, хоть и участвовал в этом деле, оставался далеким от Церкви. Мне встретились там всего две древние старушки, которые помнили, что такое причащение. В основном, люди были не крещены, а если и крещены, то бабками. Тут еще, вдобавок, началась перестройка. Эта беда, конечно же, не обошла стороной и наши земли. Рухнуло здравоохранение: аптеки закрылись, лекарств не было. Зато в изобилии появились сомнительные спиртные напитки, и начался мор. Главным местом моего священнического служения стали кладбища: два раза в неделю я кого-нибудь обязательно хоронил.
Быт мой складывался тяжеловато, — у меня ведь там не было родни — а в деревне выживает тот, кому могут помочь: привезти дрова, переколоть их, вскопать огород, поддержать с продуктами. У меня на ведение хозяйства времени не хватало. Так продолжалось четыре года. Из-за местного климата — не всякое лето босиком на землю ступишь, постоянно в резиновых сапогах — у меня развился ревматизм. Пришлось вернуться в Москву, где и служу уже пятнадцать лет.
— Когда Вас рукоположили, вы перестали писать?
— Да. Десять лет ничего не писал.
— А почему Вы перестали писать? Ведь резкие перемены в жизни сопровождаются яркими переживаниями и впечатлениями, которые можно описывать?
— Журналисту, наверное, было бы интересно фиксировать и отражать все эти впечатления, а для прозы, вероятно, требовалось некоторое отдаление во времени. Потом, есть еще одно обстоятельство, через которое проходят творческие люди, когда воцерковляются или, тем паче, начинают священническое служение. Дело в том, что одной из движущих сил профессиональной творческой деятельности является тщеславие. А воцерковляющийся человек начинает бороться с погибельными страстями. Это абсолютно естественно. И в какой-то момент начинаешь прекрасно осознавать, что чем меньше дано, тем меньше спросится. Когда я только стал священником, иногда думалось, что лучше уж быть пономарем: подавал бы аккуратненько кадило и отвечал бы за это самое кадило на Страшном суде.
Так что к событиям сельской приходской жизни я вернулся спустя несколько лет. Писать про свою провинциальную жизнь мне было легче, чем про нынешнюю. Причина проста — я там ни с кем не находился в духовных отношениях, ведь практически никто не исповедовался. Ситуация была поразительная: священника поместили в совершенно расцерковленную среду, что приводило иногда к диковинным, а то и к забавным ситуациям. Когда через несколько лет я снова там оказался, один дядечка, который никогда не заходил в храм, сказал, что со мной было веселее. Многие из этих ситуаций и описаны в моих рассказах.
В городской жизни — не так: здесь я со всеми нахожусь в духовных отношениях. И не то, чтобы просто нельзя, — это совершенно другой уровень взаимоотношений, это не подпадает под художнический анализ. Священническое служение никак не пересекается с писательским творчеством. Однажды в критической статье меня упрекнули, мол, наверное, столько знает о людях, а ничего не рассказывает. Это невозможно, потому что разные сферы. Разные участки сознания, души и духа задействованы и не соприкасаются. Все остается у аналоя. Отношения священника с прихожанами находятся в духовной сфере. Туда в сапогах не залезешь, а на землю это тащить бессмысленно.
Известно, что в священническом служении и в деятельности врача есть много общего. Однажды знакомый доктор рассказал, что для эффективной работы с больными он должен выстраивать некую стену между собой и пациентами. Чтобы, значит, не поддаваться эмоциям, чувствам, переживаниям. И спросил, выстраиваю ли я такую же стену между собой и прихожанами. Я объяснил, что с такой стеной буду никому на земле не нужен. Священник и живет, чтобы соболезновать, сострадать, сочувствовать, сопереживать. Чтобы взять на себя хотя бы часть человеческой беды. А лучше бы — всю беду. Но не по силам. Вот и призываешь помощь Божию…
— Став священником, как Вы смотрите на художественную литературу, описывающую духовный опыт человека, его терзания и переживания? Вы понимаете, где писатели фальшивят, где надумывают себе то, чего нет на самом деле?
— У писателя нет таких возможностей познания человеческой души, какие есть у священника — он и работает в области, которая ему открыта. Тут можно много рассуждать о роли искусства — это очень серьезный вопрос. Я беседовал с пожилыми монахами — людьми, вроде бы далекими от искусства. Они говорят, что Бог благословляет искусство как ступень к постижению духовного. Сразу попасть в мир духовный трудно, многим помогает вот такая ступенька. Через душевное к духовному двигаться можно, а через разум к духовному — едва ли. Собственно, к чему сводится искусство, если говорить упрощенно? Для наглядности обратимся к живописи. Художник воспевает Бога и его творения: будь то иконы, портреты, пейзажи, натюрморты, жанровые картины и т. д. Как говорили старые мастера, художник изображает мир таким, каким он хотел бы его видеть. А поскольку нормальный человек понимает, что лучше, чем Бог, он ничего сотворить не сможет, то и будет воспевать божественную гармонию. Если же он стремится разрушать гармонию, это уже служение не Богу, а другой стороне. Обычно за этим стоит либо душевное нездоровье, либо душевная нечистоплотность.
— Что стало толчком к тому, что Вы снова стали писать?
— Трудно сказать. Что стало толчком, когда я стал священником? Мы видим какие-то внешние обстоятельства, к примеру: 600 лет селу, надо было восстанавливать храм и т. д. А что за этим? А за этим — Бог так распорядился. Могу абсолютно искренне сказать, что роль художника мне теперь видится совсем по-другому. Человек что-то написал, но ведь знания о том, что он написал, умение это выразить, время и силы на это ему дал Бог. Что, собственно, тогда остается от автора? Я понимаю, что есть некое ремесло, нужно чему-то выучиться, к чему-то прислушаться — вот это, вроде, я сам все делал, но ведь тоже — с помощью Божией. В общем, Он даст — напишешь, не даст — не напишешь. Роль художника в моем представлении за то время, что я являюсь священником, сильно сдулась. Одно определенно — художник обязан служить Господу. Можно ведь так увлечься своими фантазиями, что не заметишь, как начал служить не Господу, а кому-то совсем другому.
— Как Вы для себя принимаете решения, о чем можно писать, а о чем нет?
— Я не могу это выразить словами. Это как будто бы внутри очень много весов. Бывает, что какие-то довольно эффектные эпизоды приходится выбрасывать, потому что они нарушают равновесие…
— О чем Вам пишут читатели?
— Они обращаются ко мне, в основном, не как к писателю, а как к священнику. Пишут о своих проблемах и горестях.
Примечания
1
Равелин (лат. ravelere — отделять, ит. ravellino, франц. ravelin) — Военное укрепление, обычно треугольное в плане, возводимое перед крепостью для прикрытия огнем подступов к крепостным стенам (куртинам) или как плацдарм при атаках-вылазках. Применялся с 16 века до начала 20 века.
— Один из равелинов Петропавловской крепости (Алексеевский, в честь царя Алексея Михайловича названный), был использован императором Петром I для заключения сына своего Алексея, и с тех пор начал использоваться как тюрьма для преступников-политзаключенных.
2
"как утюг" — моряки такими словами одобряют наблюдаемый невдалеке ход плав-средства.
3
"в этот край таежный только самолетом можно долететь" — слова из популярной песни советских времен.
4
отец Паисий (Танасиевич, Танасијевић, Tanasijević), (Otac Pajsije Svetogorac, ОТАЦ ПАЈСИЈЕ СВЕТОГОРАЦ, Otac Arhimandrit Pajsije Tanasijević) — известный сербский духовник и возродитель духовного делания преставился в Сербии в 2003 году (Iguman manastira Svetog Prohora Pcinjskog, arhimandrit Pajsije (Tanasijevic), posle teske bolesti, upokojio se 20. jula 2003. godine u Beogradu).