— Тут и смотреть не на что, — заметила она, имея в виду обзор из окон. В груди было так тесно, что каждое слово давалось с трудом.
— Слишком шикарный вид только отвлекает от работы, — отвечал Даллас. — И к тому же мне нравится, как выглядит прочная каменная кладка. Она такая солидная, незыблемая — особенно если ограждает твою собственную крепость.
Рей засмеялась.
Даллас не поддержал ее.
На нее накатила волна таких ошеломляющих, невероятных чувств, что Рей в испуге рванула на себя дверь комнаты, в которой варила кофе. В глазах почему-то вскипели слезы. Ей пришлось запрокинуть лицо к потолку и дождаться, пока непрошеная влага исчезнет.
Даллас подался вперед, упираясь локтями в колени.
— Рей! Что с тобой?
— Ничего!
— Неправда, что-то случилось! В чем дело?
И тут она почувствовала — впервые за миновавшие с тех пор десять лет, — что ей хочется поведать кому-то про свою историю.
— Я никогда не рассказывала об этом Уоррену, — призналась она невпопад, все еще едва владея собой.
— Так расскажи мне.
— Ты же не знаешь, что я имею в виду.
— Так расскажи, чтобы я знал это, Рей. Ты же сама хочешь рассказать!
— Ладно, выбрось из головы. — Ее сердце билось какими-то судорожными, болезненными толчками. — Просто навалилось слишком много и все сразу. В этом все дело. Я расстроилась из-за другого. И растерялась.
— Ты растерялась, поскольку знаешь об Уоррене немало, что хотела бы мне рассказать, но ты слишком ему предана. Ты видела от него только хорошее. Но разве кто-то на его месте упустил бы шанс выглядеть перед другими хорошим?
Кажется, кофе был готов. Рей наполнила две кружки — белые внутри, с выцветшими зелеными утятами снаружи — и подала одну Далласу, но сама осталась стоять возле дивана.
— Гроза совсем близко, — пробормотала Рей, услышав глухой рокот грома.
— А я люблю грозу, — отвечал Даллас.
— Я тоже. Когда есть крыша над головой.
— И кто-то есть рядом с тобой, — добавил он. — Кто-то, кого хочется спрятать под свою крышу.
И снова между ними повисло молчание, наэлектризованное то ли грозой, то ли новой вспышкой чувств.
Рей вытащила из-за стола коричневый стул с мягким сиденьем и устроилась напротив Далласа.
— Тебе не пришлось отведать той жизни, которой жила я. Он вопросительно наклонил голову и закинул невероятно длинную и невероятно мускулистую ногу на подлокотник дивана.
— Ты с рождения мог купаться в деньгах, — начала Рей. — Верно?
— Ага.
— Ты всегда знал, кто твои отец и мать и что они тебя любят?
Он поднес кружку к губам, прищурился на Рей сквозь ароматный пар и осторожно пригубил горячий кофе.
— А ты не знала своих родителей?
— По-моему, я достаточно ясно дала понять, что не знала. — Она больше не могла молчать — что бы ни побуждало ее на эту откровенность. Ей и так было плохо — хуже некуда, — и если действительно оставался хоть малейший шанс на будущее, то пусть оно начнется с полной откровенности. Она уже пыталась строить отношения на тайнах, и результаты говорили сами за себя.
— Рей, тебе лучше позабыть о прошлом. Мы не можем его вернуть.
— Мне не до шуток. — Рей видела, что Далласу стало неловко. Мужчины вообще не любят копаться в таких вещах. — Человек, которого я считала своим приемным отцом, чуть не изнасиловал меня.
Рей беспомощно потупилась — такая жуткая повисла вдруг тишина.
От прикосновения Далласа, обхватившего ее руку поверх кружки, она чуть не подскочила на месте. Непонятно, когда он успел встать с дивана? А он осторожно отобрал у нее кружку и поставил рядом со своей на стол.
— Сколько еще людей знали об этом?
— Кроме Уоррена — только один. Ты.
— Спасибо.
Она вскинула на Далласа затравленный взгляд.
— Спасибо за то, что сочла меня достойным. Ох, Рей, если бы ты только знала, как много это для меня значит! Ведь ты доверила мне то, что скрывала от всех столько лет!
— Я схватила Джинни и убежала. — У нее снова стало тесно в груди. — Мне повезло. Водители-дальнобойщики пожалели меня и подобрали на шоссе. Водители, у которых были свои дети и которые отнеслись ко мне как к ребенку с ребенком на руках.
— Слава Богу!
— Сомневаюсь, что Богу от меня было много радости, — еле слышно откликнулась она. Каждый вздох давался ей все труднее. — Те… те люди, с которыми я жила, сказали, что не имеют со мной ничего общего. Я думала, что Бетти — моя мать. — Это было в первый раз. Рей никогда не произносила вслух имя Бетти со времени побега. — Но в тот вечер она сказала, что это не так. Она сказала, что мой отец путался с ней когда-то и приволок с собой меня и мою сестру. А потом смылся, а нас бросил. До сих пор не знаю, зачем она оставила нас — разве что… разве что в ней просыпались какие-то чувства, когда она не успевала напиться.
— Рей… Черт побери, ну что я могу сказать?!
— Ничего. Это все слишком грязно и мерзко. И это означает, что я — никто. Что я была и останусь никем.
— Неправда! — Он схватил ее за плечи и рывком заставил встать. — Ты же знаешь, что это неправда! Ты настоящая, неповторимая личность!
— Я выложила тебе все вовсе не для того, чтобы меня пожалели. — Рей холодно посмотрела на него. — Просто я знаю, что ты не станешь ничего использовать против меня, зато тебе легче будет понять, что мне не место в твоем мире.
Его глаза снова налились пронзительной, острой голубизной.
— Я могу только гордиться тем, что рядом со мной будет такая женщина, как ты! — отчеканил Даллас. — А ты оскорбляешь меня, если считаешь настолько пустым, чтобы волноваться из-за твоей родословной!
— Не обижайся, — просто ответила она. — Меня все еще мучают кошмары после той ночи. Мне снится Уилли. Его звали Уилли Скегс. Это был злобный и тупой тип.
— А что же с твоей сестрой?
— Она умерла. — Рей уставилась куда-то в пространство. Это должно было навсегда остаться тайной для всех — настоящие имена родителей Джинни.
— Прости.
— Она еще в детстве получила травму мозга. У нее начались припадки, и от одного из них она умерла. А что случилось с твоим братом?
На скулах у Далласа долго играли желваки, прежде чем он сумел изобразить подобие улыбки.
— Автокатастрофа. Просто несчастный случай. Джесс намотал «кадиллак» моего папаши на толстое старое дерево. Перед этим папа как раз успел втолковать нам обоим, что мы — полное дерьмо. Вообще-то он проделывал это регулярно, но в тот раз мы имели глупость попросить разрешения поступить в музыкальное училище.
За его небрежным, легкомысленным тоном Рей отлично чувствовала и застарелую боль, и ярость.
