— Ждете не дождетесь, когда сможете вернуться в Африку, да?
— Да.
— Кажется, она вас очень притягивает. Я начинаю понимать, насколько вам ее не хватает.
«Что бы это значило, — подумал Блэар. — Тусклый огонек в конце туннеля? Сочувствие? Или ей просто надоело постоянно ожесточать свое сердце непрерывными насмешками?» Его вдруг поразило, что и голос у Шарлотты был не такой сухой и сдержанный, как обычно, а глаза ее блестели сейчас в темноте даже сильнее, чем днем.
— Вы явно неравнодушны к судьбе африканцев, — проговорила она. — По идее мы посылаем туда войска, чтобы им помогать, а на самом деле единственное, что делаем, это стреляем их самих.
— Англичане — хорошие солдаты. Но они воюют за пиво, за посеребренные ложки, за мыло «Пиэр»… они не знают, за что воюют. Просто их туда послали, вот и все. А я знаю. Знаю, что за картами, которые я составляю, придут новые солдаты, инженеры-путейцы, машины для промывки золота. Я хуже, чем тысяча солдат или десять Роулендов.
— По крайней мере, вы хоть что-то делаете. Полезное, а не играете в… как это вы сказали — кукольные домики.
— Ваш приют не кукольный домик. Он произвел на меня большое впечатление. Вы действительно здорово помогаете этим женщинам.
— Возможно. Но я иногда думаю: вот я научила чему-то девушку, она выходит за порог и возвращается к тому самому мужчине, который довел ее до такого состояния. Неважно, шахтер он, лакей или продавец магазина. Я поняла: девушка всегда будет верить всему, что скажет ей мужчина. Чему угодно.
— Иногда бывает верно и обратное. Я тут познакомился с девушкой, которая кого угодно убедит, что она — царица Савская.
— Вас она убедила?
— Почти.
— Ну, это просто флирт. Я говорю о трезвомыслящих женщинах, у которых уже на руках дети и которые тем не менее готовы верить мужчине, даже если тот станет утверждать, что луна — это круглый хлеб, который лучше всего идет с кружкой эля и пуховой подушкой.
— Это не вера, просто им нужны мужчина и пуховая подушка.
— А вы что ищете в жизни? — Шарлотта подняла взгляд и посмотрела прямо на Блэара.
— Я путешествую. Повсюду. Одиссея бедняка. Начал заниматься этим еще мальчишкой, сочинял тогда разные истории. Брал что-то известное, выворачивал наизнанку и пытался вообразить, что бы из этого вышло? Если бы Дева погналась за Львом, а не наоборот? И если бы они вместе переплыли через Млечный Путь к Ориону и его верному Большому Псу? Что бы придумали древние греки в этом случае?
— Вы жили в бедной, но любящей семье?
— Да, но не в своей. Меня кормила семья китайцев. Уже потом, много позже я узнал: мамаша больше всего боялась, чтобы какая-нибудь из ее дочерей не влюбилась в меня, дикаря.
— А одна из них влюбилась?
— Нет. Я был полным, абсолютнейшим дикарем. Но сам я в одну из них влюбился.
— Похоже, у вас слабость к экзотическим женщинам.
— Не знаю, слабость ли это. Вы не были когда-нибудь влюблены в своего кузена Роуленда?
— Нет, но я его понимаю. Роуленд — тот же Хэнни, только без денег. Не бедный в том смысле, какой вкладываете вы в это понятие. А гораздо хуже. Вы были бедняком и жили среди бедняков. И совсем другое дело быть бедным, когда общество, в котором вы вращаетесь, состоит из богатых. Какое унижение сознавать, что средства семьи ушли на туалеты, чтобы мать и сестра могли появляться на должных балах. Если бы не помощь моего отца, Роуленды жили бы в какой-нибудь дыре, в трех комнатах, не больше. Роуленд звезд не видит, он видит одни только деньги.
— Ну, так не выходите за него замуж.
— Если я этого не сделаю, отец закроет «Дом». У меня самой никогда не будет достаточных средств, чтобы открыть новый. Я тоже в ловушке, как и Роуленд.
— Похоже, вы в худшей ловушке, чем обитательницы вашего «Дома». Девушки страдают от последствий, но они, по крайней мере, получили удовольствие. А у вас с Мэйпоулом было хоть какое-то удовольствие?
— Полагаю, я ему и минуты удовольствия не доставила.
— Тем не менее он вас любил.
— По-моему, вы говорили, что он был без ума от какой-то шахтерки.
— Это еще одна вещь, которую я не понимаю. Вам не холодно?
— Нет. Что это за созвездие, вон тот треугольник?
Блэар посмотрел в ту сторону, куда показывала рукой Шарлотта.
— Камелопарда.
— Что значит «камелопард»?
— Жираф.
— Так я и думала. Я видела камелопардов[59] на картинках и еще тогда подумала, что они похожи на жирафов. Значит, они и в самом деле жирафы. Ну что ж, по крайней мере этот вопрос снят, легче будет отправляться в могилу.
— А вы действительно собирались спрыгнуть вниз? Там, на обрыве в живодерне?
— Нет, смелости не хватило.
— Вы имеете в виду, в тот раз?
— Сама не знаю, что я имею в виду.
Они помолчали. Снизу донесся стук проезжающей повозки; казалось, он долетел до них откуда-то издалека.
— Я плохо обращалась с Джоном, — проговорила Шарлотта. — Он бы пошел на такой ущербный брак и позволил бы мне жить так, как я захочу. Он был слишком хорошим, слишком чистым, настоящим образцовым христианином.
— Ну, не совсем образцовым. — Блэар подумал о Розе.
— Но лучше меня.
— А Эрншоу?
— Это страшный человек. Как бы мне хотелось заставить его пострадать!
— Если уж вам это не удалось, то никто не сможет. Это я говорю в порядке комплимента.
— Спасибо. Ради вашего же блага должна вам сказать, что Джона Мэйпоула вам не найти никогда. Я не знаю, где он или что с ним произошло, но уверена, что его нет в живых. Сожалею, что вас втянули в это дело. Вы интересный человек. Я была к вам несправедлива. — Шарлотта подошла к перилам. Пепельный свет с улицы упал ей на лицо. — Оставляю вас вашим звездам, — добавила она.
Он ощутил быстрое прикосновение к руке, и Шарлотта исчезла, легко и бесшумно спустившись по деревянной стремянке к ступеням лестницы, что вела с колокольни вниз.
Блэар снова отыскал Юпитер. Ио по-прежнему висела все с той же стороны планеты. С противоположной Ганимед и Каллисто слились, превратившись в двух голубых близнецов. Европа поднялась высоко и стояла на большом удалении от Юпитера, словно камень, брошенный чьей-то гигантской рукой.
Мысли Блэара, однако, были устремлены к Шарлотте. Еще когда она стояла на площадке колокольни, в том слабом свете, что падал на нее снизу, с улицы, Шарлотта показалась ему очень необычной, какой-то совершенно другой, и в сознании Блэара родилась абсолютно новая идея. Теперь он уже не мог сосредоточиться, чтобы вычислять долготу по юпитерианским лунам. Он вообще перестал понимать, где находится.
Глава двадцать четвертая
В памяти Блэара всплыла Роза, тот момент, когда он поймал ее бледное, даже очень бледное отражение. И девушка из коттеджа Шарлотты. То, как она спряталась в темноте, словно горничная, которую застали за примеркой платьев хозяйки. В силуэте этой девушки было отдаленное сходство с Розой, но Блэар не смог бы уверенно сказать, объяснялось ли оно ростом или блеском волос. Ему вспомнился недопитый чай на кухонном столе и сама кухня — без единой книжки, даже без лампы. Больше всего его поразило, что, несмотря на испытанный девушкой неподдельный страх, она ни слова не сказала Шарлотте о странном человеке, которого видела в окне.
Он сложил телескоп и треножник, убрал их в чехол, спустился с наружной площадки внутрь башни колокольни и сбежал по ступеням лестницы. Служба закончилась, и погруженная в полную тьму церковь возвышалась чернеющим бочонком, только в боковых приделах тускло мерцали поставленные прихожанами свечи. Когда он вышел на улицу, Шарлотты не было видно ни перед церковью, ни позади, на прилегающем к церкви кладбище. Вероятнее всего, возле его гостиницы Шарлотту поджидала коляска.
Кратчайший путь назад к гостинице пролегал по той аллее, что шла мимо мясных рядов. Блэар устремился по ней, надеясь догнать Шарлотту, но вдруг споткнулся, шляпа его отлетела в сторону. Чья-то возникшая из темноты нога резко ударила его в живот. Он упал и перевернулся лицом вниз, силясь перевести дыхание, но теперь уже множество ног продолжали бить его. В рот ему загнали промасленную тряпку, почти пропихнув ею язык в горло, после чего рот завязали. Скрутив ремнями руки и ноги, его бросили в какой-то деревянный ящик, и под ним немедленно пришли в движение колеса. «Тележка», — сообразил Блэар. Они пересекли улицу, и в слабом свете ее Блэару удалось разглядеть, что стенки ящика изнутри выкрашены красным. Признаков лошади не чувствовалось, однако повозка резко набирала ход под стук дюжины клогов по булыжникам мостовой.
Билл Джейксон заглянул внутрь тележки и произнес:
— Он смотрит.
На голову Блэару накинули мешок. Накопившаяся в нем едкая пороховая пыль облаком окутала Блэара, обожгла ему глаза, сделала почти невозможным и без того предельно затрудненное дыхание. Было слышно, как колеса тележки, торопливо переезжая из улицы в улицу, давили устричные ракушки, скользили в овечьем навозе. Процессия протиснулась в ворота и устремилась дальше по какому-то спуску. Блэар надеялся, что его лишь повозят по городу, просто чтобы запугать, и отпустят. То, что Билл Джейксон не один, возможно, могло служить хорошим признаком. Раскрылись тяжелые ворота, и тележка, судя по возникшему эху, загрохотала по туннелю. Блэар не припоминал, чтобы в центре города находилась действующая шахта. Рука его нащупала на дне тележки какую-то гладкую палочку. С одного конца обломанную, с другого ее густо покрывала шерсть. Блэар сообразил, что красный цвет тележки вовсе не краска и что он опять очутился возле живодерни с ее провалом.
