— Ангел! — простонал Гидеон.
Его поцелуи были такими жадными, похотливыми, неистовыми, что мои пальцы на ногах судорожно сжимались.
— Что ты делаешь? — выдохнул он. — Зачем повсюду суешься, все ворошишь?
— Я сама распоряжаюсь своим временем, — так же задыхаясь, отозвалась я, — с тех пор как рассталась со своим долбаным любовником.
Он зарычал, яростно и страстно, рука сжала мои волосы так, что стало больно.
— Поцелуем или трахом всего не исправить, Гидеон. На сей раз не получится.
Отпустить его казалось немыслимо трудно, после всех этих недель, когда мне было отказано в праве прикасаться к нему, почти невозможно. Я нуждалась в нем.
Его лоб прижался к моему.
— Ты должна верить мне.
Я уперлась ладонями ему в грудь, отстраняя его. Он отпустил меня и уперся взглядом в мое лицо.
— Не должна, если ты мне ничего не говоришь.
Протянув руку, я извлекла ключ из панели управления и протянула ему. Кабина пошла на спуск.
— Ты заставил меня пройти через ад. Намеренно. Причинил страдания. И этому не видно конца. Уж не знаю, какой чертовщиной ты занимаешься, Ас, но эта дерьмовая игра в доктора Джекила и мистера Хайда не для меня.
Его рука потянулась в карман в неспешном контролируемом движении. Такие движения он совершал, будучи особенно опасным.
— Ты совершенно неуправляема.
— Когда одета, да. Привыкай к этому.
Двери лифта открылись, и я вышла наружу. Его рука коснулась меня пониже спины, и по моему телу пробежала дрожь. Безобидное прикосновение сквозь несколько слоев ткани мгновенно всколыхнуло страстное вожделение.
— Еще раз положишь таким манером ладошку на зад Коринн — и я тебе пальцы обломаю.
— Сама знаешь, что я никого, кроме тебя, не хочу, — отозвался он. — И хотеть-то не могу. Я поглощен влечением к тебе.
У тротуара стояли и «бентли», и «мерседес». Пока я находилась у доктора Лукаса, небо потемнело, словно погрузившись в раздумья, как и мужчина со мной рядом. В воздухе разлилось ощутимое напряжение — верный предвестник собирающейся летней грозы.
Остановившись под козырьком, я посмотрела на Гидеона:
— Скажи, чтобы ехали вместе. Нам надо поговорить наедине.
— Сам об этом думал.
Энгус коснулся края фуражки и скользнул за руль. Второй водитель подошел к Гидеону и вручил ему ключи от машины.
— Мисс Трэмелл, — вроде как приветствовал он меня.
— Ева, это Рауль.
— Уже встречались, — отозвалась я. — Рауль вы в тот раз передали мое послание?
Пальцы Гидеона шевельнулись на моей спине.
— Передал.
Я расплылась в улыбке:
— Спасибо, Рауль.
Payль направился к переднему пассажирскому сиденью «бентли», а Гидеон повел меня к «мерседесу» и открыл для меня дверь. Я ощутила некоторое волнение, когда он уселся за руль и поерзал на сиденье, пристраивая свои длинные ноги. Запустив двигатель, Гидеон влился в безумный нью-йоркский транспортный поток, умело и уверенно управляя мощным автомобилем.
— То, как ты ведешь машину, усиливает мое желание, — сказала я, и от меня не укрылось, как напряглись его до сего момента легко державшие руль руки.
— Боже мой! — Он взглянул на меня. — Неужели ты привержена водительскому фетишизму.
— Мой фетиш — это некто Гидеон, — понизила го¬лос я. — А я уже которую неделю вынуждена обходиться без него.
— Ева, мне каждая секунда без тебя ненавистна. Это сущая пытка. Я сосредоточиться не могу, спать не могу. Теряю самообладание по пустякам. Без тебя я в аду.
Мне вовсе не хотелось заставлять его мучиться, но сказать, будто мне не стало легче оттого, что он переживал разлуку со мной так же, как и я с ним, было бы неправдой.
Я развернулась на сиденье к нему лицом:
— Почему ты так с нами поступаешь?
— Я использую те возможности, которые имеются. — У него на скулах вздулись желваки. — Наша разлука — это цена. И она не вечна. Мне нужно, чтобы ты проявила терпение.
— Нет, Гидеон, — покачала я головой. — Не могу. Больше не могу.
— Ты не покинешь меня. Я тебя не отпущу.
— Да мы уже расстались. Ты что, не видишь? Я живу своей жизнью, и тебя в ней нет.
— Я присутствую там настолько, насколько это возможно сейчас.
— Заставляя Энгуса следовать за мной? Ну, продолжай в том же духе. Только ведь это никакие не отношения. — Я прислонилась щекой к спинке сиденья. — Во всяком случае, не те, которых хочу я.
— Ева, — хрипло выдохнул он. — Мое молчание — это меньшее из зол. У меня такое ощущение, что объясню я все или нет, это все равно отдаляет тебя, но объяснение таит в себе больший риск. Тебе кажется, будто ты хочешь все знать, но на самом деле ты бы об этом пожалела. Просто, когда я говорю тебе, что во мне есть нечто, чего тебе не захотелось бы видеть, поверь мне на слово.
— Ты должен дать мне что-то, с чем можно работать. — Я положила руку ему на бедро и ощутила, как тугие мышцы дернулись при моем прикосновении. — Сейчас у меня нет ничего. Я пуста.
Его рука легла поверх моей.
— Ты веришь мне. Пусть увиденное подталкивает к иному, ты веришь в то, что знаешь. Это главное, Ева. Для нас обоих. Для нас, и точка.
— Да нет уже никаких «нас».
— Прекрати так говорить.
— Ты хотел, чтобы я слепо верила тебе, и добился своего, но это все, что я могу тебе дать. Ты почти не раскрывался передо мной, но я мирилась с этим, потому что имела тебя. Но теперь этого нет…
. — Я по-прежнему твой, — возразил он.
— Не в том смысле, в каком мне нужно. — Я приподняла одно плечо в неуклюжем пожатии. — Ты давал мне свое тело, и я упивалась им, потому что это был единственный способ, каким ты передо мной раскрывался. Но теперь у меня нет и этого, а когда я пытаюсь понять, что же у меня имеется, то вижу одни лишь обещания. Мне этого недостаточно. В отсутствие тебя у меня остается лишь груда недомолвок, и ничего больше
Он смотрел прямо перед собой, профиль его напрягся. Я вытащила свою руку из-под его ладони и погнулась к нему спиной, глядя в окно на многолюдный суетливый город.
— Если я лишусь тебя, Ева, — прошептал он, — у меня не останется ничего. Суть всего, что я сделал, в том, чтобы не потерять тебя.
— Мне нужно больше, — откликнулась я, прижимаясь лицом к стеклу. — Если я не могу получить тебя снаружи, то мне нужно сделать это изнутри, но внутрь ты меня не пускаешь.
Некоторое время мы молча двигались в плотном потоке машин. Крупная капля дождя упала на ветровое стекло, за ней другая.
— После смерти отца, — негромко произнес он, — мне пришлось несладко. Я помнил, как люди любили его, как ценили его общество. Он ведь делал людей богатыми. И когда внезапно мир перевернулся и обрушился ему на голову, все возненавидели его. Мою мать, до того времени такую счастливую, словно подменили. Она без конца рыдала, и они с отцом все время ругались. Именно этим мне больше всего запомнилось то время — крики, брань и слезы. — (Я смотрела на него, изучая его каменный профиль, но молчала, боясь сбить настрой.) — Она сразу же снова выскочила замуж. Мы уехали из города. Она забеременела. То и дело я нарывался на ненавистников моего отца, и на меня вываливали кучи дерьма. Все подряд. Дети. Их родители. Учителя. Его продолжали поносить распоследними словами. Я чертовски злился. На всех. У меня случались приступы злобы. Я вещи ломал. — Тяжело дыша, Гидеон остановился на красный свет. — Когда родился Кристофер, я начал вести себя еще хуже, а лет с пяти он стал подражать мне, устраивая за обедом припадки, стал тарелки об пол швырять и все такое. Мать тогда была беременна Айерленд, и они с Видалом решили, что дальше так продолжаться не может и мне необходима психотерапия.
