Я слушала, стараясь сохранять вежливое незаинтересованное выражение, а про себя удивлялась, откуда Франческо узнал об этом — от членов синьории или от своего таинственного корреспондента. Я решила той же ночью, если удастся, обыскать его стол.
— Что ж, — сказал отец, — хорошо бы ему больше не гневить Рим. А то, знаете ли, люди уже начинали беспокоиться.
— Подобные беспокойства безосновательны, — заявил Франческо. — А люди слишком быстро забывают все, что сделал для Флоренции фра Джироламо. Если бы не вмешательство монаха, Карл мог бы стереть наш город с лица земли.
Отец едва заметно кивнул и задумчиво уставился в огонь.
— А как насчет слухов, — начала я с притворной наивностью, — будто давным-давно кто-то перехватил письмо от фра Джироламо во Францию, к королю Карлу?
Муж резко обернулся ко мне.
— Где ты могла услышать такое? — Агриппина рассказывала, о чем поговаривают на рынке. Монах будто бы умолял Карла вступить в Италию, чтобы Флоренция поверила его пророчеству.
— Знаю я эти слухи. Но как ты можешь повторять такую очевидную ложь?
— Я упомянула об этом только потому, что тебе известна правда, — сказала я очень спокойно, даже сама удивилась. — А еще я слышала, будто Папа намерен покинуть «Святую лигу».
Папа Александр образовал лигу, которую поддерживали Неаполь, Милан и Римская империя для изгнания Карла из Италии. Савонарола, разумеется, противостоял ей, но Флоренция находилась под огромным давлением Рима, требовавшего ее присоединения.
Это успокоило Франческо.
— Об этом я ничего не знаю, но вполне возможно. Для нас это была бы хорошая новость. — Он помолчал и, сделав очередной глоток вина, бросил на моего отца хитрый взгляд. — Мессер Антонио, я думаю, давно настало время вам порадоваться еще одному внуку. — Он мельком взглянул на меня и тут же заулыбался, глядя в свой бокал. — Я не молод. Мне нужны сыновья, которые могли бы унаследовать семейное дело. Как вы думаете?
Я потупилась, ощутив подступившую к горлу тошноту, и уставилась в собственный бокал. Мне хотелось в нем утопиться.
— У меня только один ребенок, — медленно ответил отец. — И я никогда не считал себя обделенным. Я чрезвычайно горжусь своей дочерью.
— Да, как и все мы, — быстро подхватил Франческо. Его радушное настроение ничто не могло омрачить. — Конечно, я не прав, что не поговорил сначала об этом с моей дорогой женой. — Он допил бокал и велел налить себе еще, после чего резко поменял тему, заговорив о последствиях ненастной погоды.
— Неминуемо подскочат цены, — предсказал отец. — Так и раньше случалось, когда я был мальчишкой. Если дождь не прекратится, нам не дождаться урожая. А тогда, можете быть уверены, начнет свирепствовать голод.
— Ничего такого не случится, — твердо заявил Франческо. — Господь благосклонен к Флоренции. Дождь прекратится.
На отца его уверенность не произвела никакого впечатления.
— А что, если нет? Что, если вообще не будет никакого урожая? Вот если Савонарола заступится за нас перед Богом, тогда, может быть, снова засияет солнце.
Улыбка Франческо чуть померкла, когда он обратил настороженный взгляд на моего отца.
— Так и будет, мессер Антонио. Обещаю вам, так и будет.
— Наводнения приносят чуму, — не унимался отец. — Голод приносит чуму. Я был тому свидетелем…
Я перепугалась, подумав о Маттео. Отец заметил это и, смягчившись, взял меня за руку.
— Я не хотел пугать тебя. Чума не коснется нас, Лиза.
— Конечно, — подхватил Франческо. — Нам здесь не грозят ни наводнения, ни голод. Никто в моем доме никогда не будет голодать.
Отец согласно закивал.
Почти весь ужин мы провели в молчании, если не считать недовольства Франческо по поводу крестьян, которые из-за своего редкостного невежества никак не могут понять суть дела: что герцог Миланский, Лодовико Сфорца, а вовсе не фра Джироламо вручил пизанцам ключи от их крепости. Досадное недоразумение, так как из-за него люди ропщут на того, кто бескорыстно любит их и неустанно молится об их благополучии. Именно из-за этого, настаивал Франческо, растет число «беснующихся», которые совсем скоро могут стать официальной политической партией, противостоящей Савонароле и «плаксам».
Потом Франческо не очень тонко намекнул, что мы с ним устали и отправимся на покой пораньше. Отец, который обычно задерживался, чтобы поиграть с внуком, понял намек и ушел.
Я тоже извинилась, собираясь уйти к себе, тогда Франческо поднялся и многозначительно на меня посмотрел.
— Поднимайся в спальню, — сказал он не без нежности, — и вели Дзалумме помочь тебе раздеться. Я скоро приду.
Я подчинилась с отвращением, близким к тошноте. Когда Дзалумма расшнуровала на мне платье, мы уставились друг на друга с тем же страхом, какой испытывали в мою брачную ночь.
— Если он ударит вас…— мрачно пробормотала Дзалумма.
Я покачала головой, заставив ее замолчать. Если он ударит меня, то ни я, ни она ничего не сможем поделать. Под моим взглядом она убрала платье в шкаф. Я терпеливо выдержала, пока она расчесывала мне волосы и заплетала косы. Наконец я отослала ее. Набросив сорочку, я присела на кровать и попросила прощения у Джулиано. «Франческо обладает лишь моим телом, — сказала я ему. — Он никогда не завладеет моей душой с ее любовью к тебе».
Я прождала, сидя на кровати, мучительных полчаса. Когда открылась дверь, я подняла глаза и увидела Франческо: его покрасневшие глаза горели недобрым блеском, и он слегка пошатывался. В руке он держал бокал с вином.
— Возлюбленная жена, — пробормотал он, — как ты отнесешься к моему желанию завести еще одного сына?
Я не смотрела ему в глаза, надеясь, что он сочтет это за скромность.
— Ты мой муж. Я не могу противиться твоим желаниям.
Он подошел к кровати и тяжело плюхнулся рядом, а когда отставлял на столик бокал с вином, то оно пролилось через край, и по комнате распространился винный запах.
— Неужели у тебя самой нет желания? Наверняка тебе тоже хочется еще детей. Какой матери не хочется?
Я не могла смотреть на него.
— Конечно хочется.
Он взял меня за руку, она обмякла в его пальцах.
— Я не дурак, Лиза, — сказал он.
От его слов у меня волосы зашевелились на затылке. Неужели он все знал? Неужели понял, что я обыскиваю его кабинет? А может быть, Клаудио что-то заметил?
Но Франческо продолжил:
— Я знаю, что ты меня не любишь, хотя всегда надеялся, что со временем научишься любить. Ты очень красивая женщина и к тому же умная. Я горжусь тем, что зову тебя своей женой. Я надеялся, что ты отблагодаришь меня за доброту, подарив мне много наследников.
— Конечно, — повторила я.
Он поднялся и по-деловому, холодно, с легкой угрозой велел:
— Тогда ложись. — Я подчинилась.
В том, что затем последовало, не было ни ласки, ни любви, ни человеческого тепла. Он даже не разделся, лишь приспустил рейтузы. Неспешно, но без нежности задрал мне сорочку и лег сверху. Но он был не готов, а близость ко мне окончательно остудила весь его пыл, и он потерял мужскую силу. Он полежал неподвижно секунду, тяжело дыша, затем уперся ладонями в матрас и приподнял торс.
Я думала, все кончено, и сразу пошевелилась, надеясь, что он объявит о своем поражении и уйдет.
— Лежи, я сказал! — Он занес руку, словно собирался ударить. Я поморщилась и отвернулась.
Это ему понравилось. Он вновь воспылал и, закрыв глаза, начал шептать самому себе:
— Шлюха. Бесстыжая стерва!..
В голове у меня не было никаких мыслей. Я лишь слушала, как затылок стучит о деревянное изголовье.
Это продолжалось долго и болезненно; ему приходилось трудно, но он подстегивал себя грязными словами, пока, наконец, не достиг своей цели.
Когда все было кончено, он оттолкнул меня, быстро привел себя в порядок и молча ушел, прикрыв за собою дверь.
Я позвала Дзалумму. Хорошая жена осталась бы лежать спокойно в постели, чтобы наверняка забеременеть, но я сразу поднялась, а когда пришла Дзалумма, то сказала дрожащим голосом:
— Не желаю вынашивать его ребенка. Поняла? Не желаю!
Дзалумма поняла. На следующее утро она принесла мне травяной настой и рассказала, как его принимать.
LXI
Опасение отца оказалось пророческим: дожди так и не прекратились. В середине месяца река Арно разлилась, смыв все посевы. В начале июня вышла из берегов Рифреди, уничтожив те немногие посевы, что сохранились после первого наводнения.
К тому времени, когда наступили безоблачные летние дни, в городе вовсю свирепствовала лихорадка. Беспокоясь за Маттео, я больше не пускала к нему в детскую гостей и не позволяла выносить его из дома. Он только-только начал делать свои первые неуклюжие шажки; чем больше я любовалась его личиком, тем больше находила в нем отцовских черт.
Я и сама выходила из дома редко. Как только лихорадка распространилась по всему городу, я запретила Дзалумме сопровождать Агриппину на рынок. В церкви Пресвятой Аннунциаты я теперь появлялась весьма нерегулярно — не было особого повода, так как за все прошедшие недели в столе Франческо не появилось ни одного нового письма.
