Джейк закрыл глаза от наслаждения. Волны омывали волдыри и синяки, солнце грело спину. Сейчас он не хотел ничего больше. Он открыл глаза: перед ним расстилалось море, огромное пространство, холодное, синее, манящее. Это море соединяется с другими морями, за ним лежат неизведанные континенты. Джейк расстегнул рубашку, снял брюки и положил все это на верхушку камня, рядом с рюкзаком. Потом побрел вперед. Вода плескалась об икры, колени, бедра; наконец, он поплыл. Когда море обняло его, Джейку показалось, что он уплывает от прошлого, начиная все заново.
Вечером накануне коронации в дверь магазина постучали. Открыв, Фейт увидела полицейского и сразу поняла, что случилось что-то страшное. Поднявшись в ее крохотную гостиную, полисмен рассказал, что вещи Джейка — одежду и рюкзак — нашли брошенными на пляже в Корнуолле.
— Они обыскали все бухты и пляжи вдоль побережья, — объяснил констебль.
Фейт поняла, что речь идет о поисках выброшенного на берег тела. На следующий день она пошла к почтовому ящику, сжимая в руке письма к Дэвиду и Николь. Флаги и транспаранты на улицах словно глумились над ней. Дождь бил по мостовым, и ручейки воды текли ей за воротник.
Она не могла спать, не могла есть. В голове похоронным звоном звучали последние слова, которые она сказала Джейку. «Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое». Она поехала в Херонсмид. Ральф встретил ее на платформе. Бросившись к отцу, она уткнулась лицом в пыльные складки его пальто и расплакалась. Похлопав ее по спине, Ральф протянул ей потрепанный серый носовой платок и сказал:
— Не понимаю, чего ты ревешь. Я же сказал тебе по телефону — Джейк найдется.
Они пошли вдоль улицы.
— Напрасно ты с таким упорством твердишь, что он умер, — добавил Ральф. — Ты всегда была упрямой, Фейт. Джейк жив. Я ведь говорил тебе об этом.
Фейт покачала головой.
— Нет, папа. — Она так много плакала, что сейчас ее голос был лишен эмоций. — Джейк утонул. Так считает полиция. Они не знают, был ли это несчастный случай или самоубийство.
— Самоубийство? Что за чушь. С какой стати у Джейка могло возникнуть желание покончить с собой?
Потому что у него ничего не было, подумала Фейт. Не было ценностей, ради которых стоит жить.
— Нет, он не покончил с собой. — Голос Ральфа звучал вызывающе. — Я знаю, что это не так.
— Откуда ты знаешь, папа? — воскликнула она.
Надо было перейти дорогу, и Ральф потащил ее за собой, не обращая внимания на скрип тормозов и лужи. Когда они наконец добрались до противоположного тротуара, туфли Фейт промокли, а дыхание сбилось.
— Джейк написал мне письмо, — с торжеством сказал Ральф.
Полицейские, в поисках объяснений, показывали Фейт письмо Джейка. Конверт с адресом Ральфа и чистый лист бумаги внутри.
Из всех горестных осколков жизни брата, которые ей пришлось перебрать, это безмолвное письмо задело ее больше всего.
Фейт засунула руки в карманы. Облака рассеялись, оставив лишь кружево легкой дымки, через которую просачивались узкие лучи солнца. Если Ральф предпочитает верить, что Джейк жив и простил его, то кто она такая, чтобы лишать его этого утешения?
А Ральф продолжал на ходу читать ей лекцию:
— И как он мог утонуть? Он отличный пловец — я сам его учил.
— Да, папа.
— Прибавь шагу, Фейт, а то мы опоздаем на автобус.
— Да, папа, — повторила она и торопливо засеменила рядом с ним, сожалея о том, что надела туфли на высоком каблуке.
Ральф заставил ее перерыть весь чердак в поисках нотных листов, которые двадцать лет назад дал ему Феликс; Ральф потащил ее с собой на автобусе в Норфолк, в питомник за саженцами винограда, поскольку он хотел делать свое вино; Ральф настоял, чтобы она стояла рядом, когда он, высунувшись из окна, заряжал довоенный дробовик и стрелял наугад по крысам, воровавшим корм у кур. В конце недели, безумно усталая от суеты, которая всегда сопровождала ее поездки к отцу, Фейт, страстно желая тишины и покоя, отправилась на велосипеде вдоль побережья.
Оставив велосипед в Клей-Ай, она взобралась на гребень длинной галечной отмели, которая уходила далеко в море. Несмотря на разгар лета, дул сильный ветер. Фейт решила дойти до Блэкени-Пойнт — самой выступающей точки косы. Она еще не разу не проходила косу пешком; один раз они с Ральфом плавали к мысу на лодке от деревни Блэкени, но во время пеших прогулок Фейт всегда возвращалась обратно с полпути. Расстояние было большим, мешал ветер, дувший с Северного моря, а галька, скользившая под ногами, не давала идти быстро.
Фейт опустила поля шляпы, засунула руки в карманы и двинулась в путь. Тюлени поднимали над волнами серо-зеленые головы, и казалось, бросали на нее мимолетные взгляды, как безучастные русалки. В свинцовом небе кружили чайки. Фейт остановилась в том месте, где они с Гаем когда-то устроили пикник, и поймала себя на том, что ищет глазами огрызок яблока, пробку от бутылки, какое-нибудь свидетельство того, что он и она когда-то существовали. Но, разумеется, там ничего не было, только несколько потемневших обрывков рыбацкой сети да клубок водорослей.
Примерно через час от ходьбы по постоянно расползающейся под ногами гальке у нее заболели лодыжки. Оконечность мыса, затуманенная дымкой, почти не приблизилась, и, хотя Фейт продолжала идти, цель казалась недостижимой. Начался дождь, тонкие холодные струйки били по лицу. Фейт сделала привал на несколько минут под укрытием песчаных дюн. Глядя в море, она спросила себя, смогла бы она поступить, как Джейк, — раздеться догола и войти в серые волны, — и поняла, что нет. Что-то, запрятанное глубоко внутри, заставляло ее продолжать жить, несмотря на разбитое сердце. Упрямая, как сказал про нее Ральф.
Повстречавшийся рыбак поприветствовал ее кивком головы; художник, склонившийся над своим альбомом, даже не поднял взгляда, когда она прошла мимо. А затем она осталась одна, среди чаек и тюленей, и впереди наконец-то стала четко вырисовываться выпуклость суши, поднимающаяся из волн Северного моря, как сжатый кулак.
Она достигла оконечности мыса в середине дня и остановилась, окруженная с трех сторон морем. Дождь наконец перестал, выглянуло солнце, и заросли камышей вдоль берега заблестели под лучами. Фейт села на гальку и сняла туфли. Ноги покрывали пятна мозолей, одежда вымокла до нитки. Живот сводило от голода. «Что за безумие, — подумала Фейт, — пройти вдоль берега в таких туфлях в такую погоду». Откинувшись на спину, чтобы дать отдохнуть ноющему от усталости телу, она вдруг вспомнила о католических церквах Бретани, с их яркими красками, позолотой и гипсовыми святыми. «Это епитимья, — подумала она. — Я несу епитимью, как те женщины в черных платках, стоящие на коленях у алтаря, перебирая свои четки. Как Ральф, прикованный к холодному, негостеприимному берегу страны, которую он когда-то терпеть не мог».
«Я любила Гая, — подумала она. — Я любила Гая и хотела жить с ним, хотела иметь от него детей». Она прикрыла руками глаза, защищаясь от солнца. Фейт поняла, что обманывала себя, говоря, будто ее любовь к Гаю была лишь привязанностью, затянувшейся девичьей влюбленностью. Из-за того, что она потеряла Гая и не смогла перенести эту потерю, ее покинул и Джейк. Она была сердита и опечалена и потому не смогла простить его. А теперь перед ней стояла еще более тяжелая задача. Она должна была попытаться простить себя.
Море начало захлестывать обмелевший пролив между косой и сушей. Фейт втиснула истерзанные ноги в туфли, поднялась на ноги и пошла домой.
IV
Попутные ветра
1959–1960
Глава четырнадцатая
День клонился к вечеру, и в «Холли-Блю» не было никого, кроме темноволосой девушки, которая сидела у кассы и читала журнал. Оливер прошел мимо стоек и вешалок с платьями.
— Привет, — сказал он, разглядывая девушку.
Рослая, крепкая, без следов косметики на чисто вымытом лице. Такую легко было представить, например, на хоккейной площадке. Оливер, скорее по привычке, улыбнулся ей своей самой обаятельной улыбкой.
— Могу я поговорить с мисс Мальгрейв?
— Ее нет.
Длинная челка скрывала глаза девушки, продолжавшей перелистывать журнал. Вытянув шею, Оливер увидел, что журнал не женский, как он ожидал, и даже не школьный, а какой-то скучный политический.
— Я друг Фейт. Она у себя в квартире?
Девушка наконец-то подняла глаза и посмотрела на него.
— Извините. Я думала, вы из этих надоедливых торговцев. Вообще-то, тетя Фейт уехала еще утром. Я не знаю, когда она вернется.
Оливер был разочарован. Он не предупредил о своем визите: мысль зайти в гости к Фейт Мальгрейв возникла у него неожиданно, уже в поезде.
— Может быть, я смогу чем-то помочь? — спросила девушка, слегка краснея.
— Я просто хотел навестить ее. Впрочем, это не важно.
